— Именно поэтому я был сбит с толку, увидев, что вы позволяете пьяным краснокожим шататься по вашему штабу. Они должны жить к западу от Миззипи, это ясно как день. Мы не добьемся мира и не придем к цивилизации, пока не изгоним со своих земель дикарей. А поскольку Аппалачи и Соединенные Штаты одинаково считают, что с краснокожими следует обращаться как с человеческими существами, мы должны разрешить эту проблему прежде, чем вступим в Союз. Все очень просто.

— Ну вот, — развел руками Гаррисон, — мы уже друг с другом согласны.

— Тогда почему ваш штаб полон краснокожих, прямо как улица Независимости в Вашингтон-Сити? Там у них черрики клерками работают, их правительственные учреждения даже в Аппалачах имеются, в самой столице краснокожие занимают должности, которые должен занимать белый человек, а тут я приезжаю к вам и вижу — вас тоже со всех сторон окружают краснокожие.

— Остыньте, мистер Джексон, остыньте. Разве король не держит черных у себя во дворце в Вирджинии?

— Его черные — это рабы. Всем известно, что рабами краснокожие быть не могут. Они слишком глупы, чтобы исполнять какую-либо работу.

— Почему бы вам не устроиться поудобнее вон в том кресле, мистер Джексон, и я объясню свою позицию с несколько иной точки зрения, продемонстрировав вам двух характерных представителей шони. Сядьте.

Джексон поднял кресло и перенес его в противоположный от Рвача угол комнаты. Какая-то непонятная тревога зародилась внутри Рвача — что-то зловещее проявилось в действиях Джексона. Люди типа Джексона всегда очень горды, очень честны, но Рвач знал, не существует на свете честных людей, есть только те, которые еще не куплены, которые еще не вляпались в какие-нибудь неприятности, — или у них кишка тонка, чтобы протянуть руку и взять все, что захочется. Вот к чему сводятся все человеческие достоинства, которые Рвач наблюдал в своей жизни. Но Джексон продолжал баламутить воду и призывать Билла Гаррисона арестовать его! Подумать только, какой-то чужак из Теннизи приезжает сюда и начинает размахивать долговым обязательством, подписанным судом Аппалачей. Да в Воббской долине эта бумажка имеет не больше силы, чем если бы она была подписана самим королем Эфиопским. Ладно, мистер Джексон, до дома путь далек, посмотрим, не случится ли с вами по дороге какой-либо несчастной случайности.

«Нет, нет и нет, — тут же одернул себя Рвач. — В этом мире сведение счетов ни к чему хорошему не приводит. Так ты только останешься позади. Лучшая месть — это разбогатеть и заставить их называть тебя „сэр», только таким образом можно поквитаться с этими парнями. И никаких засад. Заработав репутацию человека, который наносит удар из-за угла, ты обеспечишь себе верный конец, Рвач Палмер».

Поэтому Рвач сидел и улыбался. Гаррисон вызвал своего адъютанта.

— Почему бы нам не пригласить сюда Лолла-Воссики? Да, кстати, скажи его брату, что он тоже может войти.

Брат Лолла-Воссики… Не иначе, тот наглый краснокожий, что стоял у стенки. Вот ведь забавно, никогда не подумаешь, что два яблока с одной яблони могут настолько отличаться друг от друга.

Виляя хвостом, вошел Лолла-Воссики. Он улыбался, переводил глаза с одного белого на другого, гадая, что им понадобилось и как услужить, заработав в награду стопочку виски. На его лице было написано желание, неутолимая жажда, хотя он уже был так пьян, что на ногах еле-еле держался. Или он столько виски выхлебал за свою жизнь, что и трезвым стоять прямо не может? Рвач размышлял, но вскоре ответ сам пришел к нему. Гаррисон потянулся к бюро, стоящему позади стола, достал бутылку и чашку. Лолла-Воссики жадно следил, как коричневая жидкость, булькая, течет в чашку; единственный глаз так горел, что казалось, будто краснокожий хмелеет от одного вида спиртного. Тем не менее Лолла-Воссики даже с места не стронулся. Гаррисон протянул руку и поставил чашку на стол рядом с краснокожим, но тот продолжал стоять неподвижно. Улыбался, смотрел то на чашку, то на Гаррисона, ждал и снова ждал.

Гаррисон повернулся к Джексону и довольно ухмыльнулся.

— Пожалуй, мистер Джексон, Лолла-Воссики самый цивилизованный краснокожий во всей Воббской долине. Он никогда не посмеет взять то, что ему не принадлежит. Он никогда не заговорит, если к нему не обратились. Он беспрекословно повинуется и исполняет все мои приказания. Все, что ему надо взамен, это маленькая чашечка огненной воды. Причем виски необязательно должно быть лучших сортов. Сойдет и кукурузное, даже плохой испанский ром и тот сгодится, правда, Лолла-Воссики?

— Истинно правда, ваше превосходительство, — ответил Лолла-Воссики.

Его речь была на диво четкая и ясная — для краснокожего. В особенности для в стельку пьяного краснокожего.

Рвач заметил, что Джексон с явным отвращением изучает одноглазого дикаря. Затем взгляд законника из Теннизи скользнул на дверь, где стоял высокий, сильный, наглый краснокожий. Рвач с удовольствием отметил, как перекосилось лицо Джексона. Отвращение стерлось, на смену пришел гнев. Гнев и… да, страх. О, оказывается, вы не столь бесстрашны, мистер Джексон? Вам известно, кто у Лолла-Воссики в братьях. Он враг вам, мне, каждому белому человеку, надеющемуся отнять у дикарей землю. Этот чванливый краснокожий не задумываясь вонзит свой томагавк в ваш череп и медленно, наслаждаясь, снимет скальп. Только он не станет продавать его французам, мистер Джексон, он оставит сувенир себе, подарит своим детишкам и скажет: «Вот это хороший бледнолицый. Этот бледнолицый никогда не нарушал свое слово. И вот как вам следует поступать с бледнолицыми». Рвач знал это, Гаррисон знал это, и Джексон знал это. Молодой краснокожий самец, стоящий у двери, олицетворял саму смерть. Этот дикарь вынуждал белых людей жить к востоку от гор, заставлял ютиться в переполненных городках, где законники, профессора и прочие напыщенные ничтожества встречались на каждом шагу, мешая вдохнуть воздух полной грудью. Такие, например, как Джексон. Рвач фыркнул, подумав об этом. Джексон в точности олицетворял людей, от которых нормальный человек бежал на запад. «Далеко ли мне придется уйти, прежде чем проклятые законники потеряют мой след, оставшись далеко позади?»

— Вижу, вы заметили Такумсе. Это старший брат Лолла-Воссики и мой очень, очень близкий друг. Я знаком с этим пареньком с тех самых пор, как умер его отец. Посмотрите, как он вымахал, каким мужчиной стал!

Если Такумсе и заметил, что над ним насмехаются, то виду не подал. Из сидящих в комнате он не видел никого. Вместо этого он смотрел в окно, прорубленное в стене сразу за спиной губернатора. Но старину Рвача ему не обмануть. Рвач понял, что он здесь делает, и догадывался, что именно Такумсе сейчас ощущает. Эти краснокожие, семья для них была настоящей святыней. Такумсе тайком приглядывал за своим братом, и, если Лолла-Воссики был слишком пьян, чтобы ощущать какой-либо стыд, это всего лишь означало, что полную меру позора принимает на себя Такумсе.

— Такумсе, — обратился к нему Гаррисон. — Видишь, я налил тебе выпить. Давай садись, выпей, и мы поговорим.

Услышав слова Гаррисона, Лолла-Воссики аж окостенел. Значит, выпивка предназначалась не ему? Но Такумсе и глазом не повел, ни единым жестом не показал, что слышал Гаррисона.