В следующее мгновение Лия получила ответ насвой вопрос. Король приблизился к ней вплотную и так проворно схватил вобъятия, что это подтвердило его репутацию отъявленного волокиты. С той же сноровкой,рожденной, несомненно, частой практикой, он впился в изумленно полуоткрытыегубы мадемуазель, которая едва не лишилась чувств от потрясения. В следующеемгновение, впрочем, ей пришлось испытать куда более сильное потрясение, потомучто его величество чуть приподнял над полом ее изящную фигурку и повлеккуда-то... как немедленно выяснилось, на ту самую оттоманку, обитую голубымшелком. В следующее мгновение Лия ощутила тяжесть мужского тела, навалившегосяна нее сверху. Она попыталась издать протестующий крик, ощутив, что умелая исильная рука бесцеремонно задирает ее юбки, но губы короля сковали ее рот.

«Боже милостивый! – мелькнуламысль. – Мой кринолин! Он сломается!»

Впрочем, мадам Помпадур знала, о чем говорила,когда рассказывала, что кринолины делаются из необычайно гибких прутьев. Трескаобручей Лия не слышала – до нее доносился лишь скользко-прохладный шелестсминаемых юбок, верхней и нижней, шуршанье сорочки, которая подвергалась такомуже грубому обращению, да тяжелое дыхание мужчины, распаленного похотью.

Нужно было что-то делать, нужно былозащищаться. Лия де Бомон отлично знала, что легко справилась бы с наглецом, новедь не станешь драться с королем! Оставалось надеяться лишь на естественныйход событий... хотя, черт побери, этот ход событий мог бы обернуться длясекретного посланника заключением в Бастилию... вполне мог бы!

И в ту минуту, когда эта обжигающая, а вернее,леденящая мысль пришла Лии в голову, она ощутила, как нетерпеливая рука королянаконец-то проникла под ее нижние юбки и добралась до самого секретногоместечка.

Лия де Бомон, как положено порядочной женщине,ничего лишнего под юбками не носила, никаких панталон или кюлот, известно, ихтолько кающиеся шлюхи надевают, дабы от греха защититься, – а потомупальцы короля мигом нащупали то, что у каждого человека промеж ног находится.

Мгновение оцепенения... потом король вскочил соттоманки, вернее, с Лии. И не просто вскочил – почти отпрыгнул от нее какможно дальше!

– Что все это значит, мадемуа... то есть...

Лия проворно поднялась с оттоманки и привела впорядок свой кринолин, а также вернула на место лиф платья.

– Ваше величество... – с запинкойпробормотала она. – Я... я...

О боже, что сказать?!

– Ваше величество, – послышался новыйголос, и в комнату вошел герцог де Сен– Фуа. – Молю о прощении, чтонарушаю вашу приватную беседу. Я не успел представить вам нашего секретногопосланника к императрице Елизавете. Мадемуазель Лия де Бомон, урожденная...

Тут Сен-Фуа назвал подлинное имя мадемуазель.

Лицо короля приобрело багровый оттенок иявляло вопиющий контраст прочим цветам, наполнявшим эту гостиную, особеннолицам Лии и Сен-Фуа. Да, Бастилия оказалась к ним обоим сейчас близка, какникогда...

– М-да, – проговорил наконец король,раздвигая губы в улыбке и с новым интересом озирая Лию. – Любой на моемместе обманулся бы. От души надеюсь, что и Елизавета тоже будет введена взаблуждение... самое приятное!

Он хихикнул и поправил жабо.

Гроза миновала. Лия де Бомон и герцог перевелидух.

Впрочем, слишком радоваться они не спешили,поскольку не забывали, что Людовик был весьма мстителен.

– Хотя говорят, – произнес он, придирчивоозирая Лию, – что Елизавета весьма разборчива и благочестива!

Сен-Фуа потупился, тая улыбку. Так-так...парфянская стрела все же прилетела. Однако насчет разборчивости и благочестиярусской императрицы его величество явно заблуждался!

– Туже затяни! – велела Елизавета изадержала дыхание, отчего следующие слова из ее рта вышли сдавленно и невнятно:– Слышишь, Маврушка?! Еще туже!

Маврушка, вернее, графиня Мавра ЕгоровнаШувалова, в девичестве Шевелева, считалась лучшей подругой государыни ЕлизаветыПетровны еще в ту пору, когда императрица была всего лишь рыжей царевнойЕлисаветкой. Мавра оставалась в числе ближайших к ней дам и ныне, спустячетырнадцать лет после того судьбоносного ноябрьского дня, когда онаяЕлисаветка на плечах гвардейцев, ошалелых, как и царевна, от собственнойсмелости, ворвалась в Зимний дворец и свалила с престола императора-младенцаИоанна Антоновича VI, а также его мать, регентшу Анну Леопольдовну, вкупе ссупругом, Антоном-Ульрихом Брауншвейгским. Выбора тогда у Елисаветки не было:до правительницы Анны, несмотря на леность ее и скудоумие, начала доходитьмысль об опасности иметь у себя под боком дочь Петра, которую поддерживаетгвардия. Царевну со дня на день мог ожидать монастырь либо вовсе плаха. ТеперьАнны Иоанновны уже в живых нет, после холмогорской-то ссылки, а Иоанн гниет вШлиссельбурге. А впрочем, при дворе о нем не говорят, его как бы и вовсе нет насвете.

Ну что же, царствование, начавшееся послеэтаких-то страстей господних, оказалось совсем даже неплохим. А уж какиестрашные приметы ему предшествовали! И обрушивались эти приметы именно во времякоронации! Триумфальная арка, под которой должна была проехать Елизавета, вдругоказалась повреждена невесть каким злоумышленником, во время пира с шеиновоявленной императрицы неприметно соскользнуло и невесть куда задевалосьжемчужное ожерелье баснословной цены (ой, да на том пиру вино такой рекойлилось, что себя потерять недолго было, а уж каким-то там жемчугам исчезнутьсам бог велел, тем паче что жемчуг – камень слез!..), иллюминация не удалась(задумано-то было широко и пышно, а получился всего лишь жалкий пшик), а потомПреображенский дворец, любимый Елизаветой, потому что она в нем родилась,сгорел в одночасье... Эти приметы, как известно всякому понимающему человеку,пророчили России весьма печальную судьбу, однако держава в деснице Елизаветы(вернее, в нежной, белой и мягкой ручке... однако в то же время – весьматяжелой длани, которой она с чисто русской щедростью и чисто петровскойвспыльчивостью раздавала оплеухи направо и налево) и с помощью божиейнеприятелями не стеснена, границ своих, установленных Петром I, не теснит, акое-какие вспыхнувшие войнушки оканчивает победоносно... Правда, у самыхдальних границ, на реке Амуре, под стенами какого-то богом забытом Албазина,зашевелились китайцы, желающие отнять у русских то, что некогда русские отнялиу них, однако господь не попустит ущемления Великой России, столь грандиознорасширенной завоеваниями Петра, бог не оставит верную, богобоязненную дочь своюи дочь Петра, российскую государыню! Так подумала Елизавета и размашистоперекрестилась.