Залп!

Еще больше воинов клана стали неотличимы от усеивающих склон камней.

Абигор опустил меч.

Паладин

Алая змея выползала из ворот Храма, словно по волшебству распадалась и тут же превращалась в ровные линии на белой тарелке пустующей площади. Сегодня на Храмовую площадь не допускался простой люд. Отряд за отрядом паладины строились для приема важных гостей.

Настолько важных, что последние два дня слуги и садовники не знали покоя, а приор Аттик заставлял своих подчиненных раз за разом отрабатывать построение.

Когда-то Ивейн трепетал, стоя вот так, плечом к плечу со своими братьями. Раньше он чувствовал себя с ними одним целым. От ощущения себя частью величайшей силы в мире – Ордена халду, замирало дыхание. Теперь же, когда открылась правда (не вся, но Ивейну и части хватило) – он не испытывал к ним ничего, кроме жалости. Хотя они готовились встречать самого императора, а Ивейн смотрел на сие грандиозное зрелище с балкона в компании новичков.

Негоже калеке приветствовать столь светлых особ. Для встречи императора отобрали только лучших. На ярком солнце горели золотом пуговицы и пряжки ремней, блестели вощеные сапоги. Высокие, статные паладины выглядели как близнецы.

Губы сами собой искривились в усмешке: лишенные дара – это они были искалечены, не он. За все приходится платить, но Ивейн не уповал на запрошенную судьбой цену. Что такое рука в сравнении с возможностью снова чувствовать жизнь?

Он едва не поддался искушению впустить в себя Поток. Ненадолго, хотя бы на миг. Заполнить гнетущую пустоту внутри, сделать лишь глоток жизненной силы… Нет. Делать это здесь, в окружении халду – не лучшая идея. Придет время, когда ему не придется скрывать, кто он, но не здесь и не сейчас.

Построение закончилось, пять дюжин паладинов стояли как один.

– На караул! – прогремела над главной площадью команда приора Аттика.

Шестьдесят рук слились в единое трепыхание красной змеи, когда шестьдесят паладинов положили ладони на рукояти мечей.

Появились четверо халду – магистры Ордена. В отличие от стражей, они не надели торжественных одежд. Это тоже было частью игры. С одной стороны – проявляли уважение к императору парадом, с другой – своим видом демонстрировали, что даже правитель Ангардии – всего лишь человек.

Магистры дошли до середины площади и остановились.

Появились первые представители императорской свиты – отряд всадников. За ними шагали гвардейцы с церемониальными алебардами. Народ, собравшийся перед мостом, ведущим на Храмовую площадь, недовольно зароптал – всадники принялись грубо расчищать проход. Гвардейцы прошествовали строевым шагом через мост. Останавливаясь на одинаковом расстоянии один от другого, они образовали живой коридор на площади.

Следом показались два командира – оба прошли вдоль рядов гвардейцев. Убедившись, что каждый занял положенное место, они замерли во главе своих шеренг.

Темная форма солдат контрастировала с белоснежной брусчаткой, в то время как отряд стражей Ордена полыхал алым. Даже отсюда Ивейн ощутил возникшее между гвардейцами и паладинами напряжение. Словно две армии готовились к битве.

Ропот собравшейся за мостом толпы зевак поутих – император приближался. Лишь птицы в садах осмеливались прерывать негромкими трелями почти полную тишину. Птахам было невдомек, чем один человек отличается от другого. А хлебным крошкам, оброненным нищим или бродягой, они радовались больше, чем пустым обещаниям власть имущих.

К мосту подъехали три абсолютно одинаковые кареты, размером с небольшие дома. Каждую катила восьмерка великолепных лошадей. Искусный золотой орнамент, щедро украшавший боковины и колеса карет, сиял на солнце.

Правитель Ангардии умел появиться с помпой. Но подобная процессия была нужна и для безопасности – никто не знал, в какой именно карете находится сам монарх.

– Салют императору! – крикнули командиры.

Гвардейцы, как один, стукнули древками алебард по брусчатке. Гулкое эхо прокатилось по площади и затихло. Даже птицы на миг умолкли.

Из второй кареты показалось с полдюжины офицеров. Из третьей поспешно выскочили адъютанты и слуги. Наконец лакей распахнул дверку первой кареты, и, щурясь, на мостовую шагнул он – завоеватель Севера, хранитель Мира, победитель эльфов, император Ангардии – его величество Гордиан Альбион.

Правитель Ангардии был крупным мужчиной. Когда-то его фигуре позавидовал бы и сказочный герой: высок ростом, могуч станом, ширины плеч – на двух людей хватит. Говорили, раньше император был великим воином… Но если слухи и не врали, то годы дворцовой жизни его здорово размягчили. Ниже пока еще круглой груди красовался куда более круглый и объемистый живот, благородный подбородок оброс складками, а под глазами собрались темные мешки.

Следом за монархом, сверкая медалями и орденами, которые, казалось, занимали все свободное место на лацканах их мундиров, из кареты с трудом выбрались два седых белобородых генерала.

Небрежно помахав рукой глазеющим со всех сторон горожанам, император устремился через мост к встречающим его халду. Свита поспешила следом.

Но Ивейна волновала лишь одна мысль: каким же, к эльфам, образом обнаружить убийцу во всей этой толпе?!

Он сунул руку в карман и сжал твердое и прохладное стекло колбы.

Ивейн уже почти позабыл о ее существовании, а встреча с незнакомцем, что дал этот сосуд, казалась страшным сном. Больше недели о ней не напоминало ровным счетом ничего. Ивейн просыпался, шел на лауду, завтракал, тренировался, выполнял дурацкие поручения приора, большинство из которых сводилось к подсчету запасов продовольствия, составлению описей и прочей работе, выполняемой обычно служителями, но никак не паладинами.

Вернее – все это делала его пустая оболочка.

Душой он пребывал далеко от Храма.

Представлял, как отправится на корабле в дальние страны. Возможно, это будут Свободные королевства, а может – еще дальше на юг, на край света – туда, где даже халду не смогут его найти. Вот только… Каждый раз мысли возвращались к прекрасной воровке. Что это будет за жизнь – без нее. И сможет ли он вообще так жить?

Происходящее напоминало болезнь. Как и все паладины, Ивейн редко болел. Да и то – любая хворь обычно проходила сама собой за два-три дня. Но эта и не думала отступать. С недугом страшнее Ивейн еще не сталкивался.

Каждый день он мечтал о встрече с Кассандрой так, как голодный мечтает о куске хлеба, а затерявшийся в пустыне – о глотке воды. Временами он проклинал ее самыми страшными ругательствами, что приходили на ум, затем, раскаявшись, просил прощения. Одна его часть хотела выбить эти мысли с помощью плети. Или выжечь каленым железом. Но другая – трепетно берегла воспоминания о девушке с зелеными глазами, что подарила ему самые счастливые и самые горестные моменты его жизни.