Незаметно я добрался до окруженной высоченными пальмами, стройными кипарисами и аккуратно подстриженными пиниями площади Массена, вымощенной черно-белой плиткой и напоминающей шахматную доску. На семи столбах подняты высоко над землей скульптуры обнаженных мужчин в позах медитации, они равнодушно взирают на толпящихся у «Галери Лафайет» людей, на бесшумно скользящие по вделанным в плитку рельсам космического вида трамваи с затемненными стеклами, на вход в подземный торговый центр и телефонные автоматы у лестницы. Все-таки «Франс телеком» – молодец: несмотря на распространенность вредных во всех отношениях мобильников, он не убирает с улиц проверенные временем таксофоны! И это меня радует.

Я посидел на скамейке, безмятежно глядя в ясное синее небо, по которому то и дело низко пролетали неестественно крупные, садящиеся или взлетающие лайнеры. Они были похожи на рыб. «Боинги-767» напоминали вальяжных дорад; хищные, со стреловидными, загнутыми кверху концами крыльев «семьсот пятьдесят седьмые» – стремительных сибасов; округлые «семьсот тридцать седьмые» – серебристых жирных сардин. А может, такая ассоциация вызывалась тем, что эти три породы составляли основу средиземноморской кухни… Налюбовавшись небом, с удовольствием погулял среди беспечных туристов, съел мороженое в уличном кафе, зашел в пару магазинов, поглазел в витрины… Приемы контрнаблюдения ничего настораживающего не принесли – все чисто. Да я и не давал повода: просто отдыхаю, и все. Зачем за мной следить?

Неспешно дошел до Старого города, нашел симпатичное кафе с террасой, нависающей прямо над городским пляжем. Потягивая дешевое, но холодное розовое вино, рассматривал группу девушек, пытающихся играть в волейбол на крохотном пятачке, свободном от распластанных тел. Мяч постоянно улетал в сторону, задевая отдыхающих. Однако ни воплей, ни ругани это не вызывало. Потревоженные пляжники с улыбкой возвращали мяч, игра продолжалась… О, пардон! О, мерси! О, гран миль пардон!..

Вино быстро закончилось, и я знаком показал официанту, что хочу повторить. Когда он подошел ко мне, на поднос неожиданно грохнулся мяч. Тот самый. Бокал вдребезги, вино выплеснулось на скатерть, чудом не испортив мои великолепные кремовые брюки. Мяч укатился под стол, словно нашкодивший щенок. Официант опасно покраснел, и я подумал было, что сейчас идиллия будет нарушена, и я услышу наконец гром и грохот адекватной ситуации прованской брани.

Не услышал. Официант сдержанно извинился, убрал осколки и заменил скатерть. И тут же принес новый бокал.

– Простите, вы не могли бы вернуть наш мяч? – услышал я мелодичный голосок.

Внизу стояла, мило улыбаясь, брюнетка с собранными в пучок волосами, выгодно контрастирующими с узким белым бикини. Точеные, безупречной формы ноги, покрытые ровным загаром, изящные ступни, розовый педикюр – я еще во время игры обратил на нее внимание. Весьма привлекательна и полностью в моем вкусе. На лице юной волейболистки не было и тени раскаяния или хотя бы смущения. Как и на лицах ее подруг, стоявших позади в позах боттичеллевских граций.

– Мяч, вы не могли бы его бросить? – напомнила девушка и сделала руками подбрасывающий жест, решив, видно, что иностранец не понимает, чего она хочет. – Если вам не трудно, конечно!

– Конечно, нетрудно! – ответил я с интеллигентнейшим парижским выговором. – Но, может, вы не откажетесь составить мне компанию и пропустите со мной по стаканчику вина?

Волейболистки переглянулись, окинули меня оценивающим взглядом. Как я понял, обозначая их по цвету купальников, «белая» и «желто-оранжевая» были очень даже не прочь. «Синяя» в общем-то тоже. Но «зеленая в горошек» – кстати, наименее симпатичная из всех – отрицательно покачала головой и вполголоса произнесла что-то вроде: «Да он старый, вы не видите, что ли?» Любопытное подтверждение моей теории о том, что некрасивые женщины чаще всего оказываются вдобавок еще и глупыми. Я считаю, что для своих сорока двух лет сохранился очень даже неплохо, а единственное, что может меня старить, так это груз опыта и интеллекта который в отличие от возраста, скрыть очень трудно.

– Спасибо, лучше в другой раз! – озвучила общее решение девушка в белом бикини. На ее худощавом лице впервые появилось чувство сожаления, что меня позабавило. – Мы хотим закончить нашу игру, месье!

Что ж. Я наклонился и достал мяч из-под стола. Затем извлек гелевую ручку и написал на нем по-французски: «Точный удар, который попал в сердце. Самым очаровательным волейболисткам Ниццы от Зигфрида Майера, 6 августа 2011 года». И поставил размашистую роспись. Немного старомодно, согласен. Изображать из себя рэпера, изрекающего пошлости и почесывающего промежность, как-то не было настроения.

Я бросил мяч девушкам, получив взамен букет очаровательных улыбок. Только улыбок. С творчеством писателя по фамилии Майер девушки, очевидно, не были знакомы. Но меня почему-то не покидала уверенность, что познакомиться они еще успеют… По крайней мере, обладательница безупречных ног и белого бикини.

Игра продолжилась. Я еще какое-то время любовался стройными телами и грациозными движениями, пока не услышал далекий звон колоколов. Шесть часов – в церкви Святого Николая начиналась вечерняя служба.

Я покинул Английскую набережную и направился к отелю, заложив небольшой крюк через улицы Данте и Бюффа. После двух бокалов розового разыгрался нешуточный аппетит, пора подумать об ужине. Но у меня еще были дела. Я неспешно проследовал вдоль огромных витрин «Золотого квартала», время от времени останавливаясь и рассматривая какой-нибудь костюм за три тысячи евро, а заодно и отражающуюся в стеклах толпу. Мной в этом городе пока что никто не интересовался. Очень хорошо.

На пересечении с Риволи я нашел телефонную будку, укрытую за цветочными лотками. Ровно в шесть тридцать по местному времени я вставил карточку в аппарат и набрал парижский номер. После серии гудков раздался записанный на автоответчик мужской голос: «Хозяев нет дома. Перезвоните позже, пожалуйста».

Теперь я мог со спокойным сердцем отправиться в отель и от мыслей об ужине перейти к самому процессу. Место предстоящего действа было совершенно очевидным. Жить в «Негреско» и есть где-нибудь на стороне – нонсенс. Напротив, я знаю людей, которые за сотни и даже тысячи километров приезжают в Ниццу только для того, чтобы пообедать в одном из ресторанов при отеле, – неважно, «Шантеклер» это или «Ротонда». Лично я предпочитаю «Шантеклер». Здесь обеденное меню не напоминает строфы эпических поэм, а шеф-повар не изображает из себя верховного шамана. Простая изысканная кухня – что еще нужно?

Я заказал закусочный торт со шпинатом и анчоусами, сладкую телятину с трюфелями, лягушачьи окорочка с васаби, зеленый салат и сырную доску, к которой мне подали великолепный «Шато Пальмер» 1961 года.

Старые дубовые панели, красный шелк скатертей, серебряные приборы, мягкий золотистый полумрак, отменная еда и бокал доброго вина в руке, чуть слышная музыка… Я не скрываю своих недостатков, по крайней мере очевидных. Да, я чревоугодник и сноб. Некоторые мои коллеги, а иногда и начальники, говорят, что сибаритство и донжуанство когда-нибудь доведут меня до беды. Наверное, они правы. Как бывают правы люди, никогда в жизни не пробовавшие перигорские трюфели и не любившие прекрасных женщин в королевских альковах… Ведь довести до беды могут и куда менее приятные вещи: например, предательство напарника, халатность связника, непрофессионализм курирующего офицера Центра, да мало что еще! А главное – сам род деятельности, вся наша жизнь очень даже способны «довести до беды». Так что – не работать и не жить? Примерно так я и отвечаю, но держат меня не потому, что я владею непревзойденной логикой Сократа и красноречием Цицерона, а потому, что я умею давать результат. А следовательно, надо терпеть и мое чревоугодие, и снобизм, и даже это… как его… донжуанство! Тем более что признаваемые недостатки говорят, во-первых, об искренности, а во-вторых, о самокритичности. И эти качества отражаются в характеристиках. Таким образом, недостатки плавно перетекают в достоинства.