С холодами они подались во Флориду. В Форт-Лодердейле мама устроилась в бар подавать «Маргариту», папа торговал хот-догами на пляже. И каждый вечер они ходили на танцы.

Слушая такие рассказы, я ел медленно-медленно, потому что знал: кончится ужин, мама спохватится и встанет из-за стола. Пока она вспоминала прошлое, Флориду, фургон с хот-догами, планы поехать в Калифорнию и пробиться в эстрадное шоу, ее лицо менялось. Так случается, когда люди слышат по радио песенку из детства или видят на улице пса, такого же, какого держали в юности, бостонского терьера или колли. Такое лицо было у моей бабушки, когда она услышала, что умер Ред Скелтон;[8]или у мамы — в день, когда папа приехал к нам с младенцем и сообщил, что это моя сестренка. К тому времени отец не жил с нами уже больше года, но именно младенец «добил» ее.

— Я уже забыла, какие они, малыши, — пробормотала мама, когда папа уехал. В тот момент лицо у нее словно поплыло или, точнее сказать, сморщилось. Потом она взяла себя в руки. — Ты был в сто раз симпатичнее, — выдавила она.

В ту пору мы еще куда-то выезжали — и мама рассказывала истории по дороге, но потом сиднем засела дома — и начались истории за ужином. В основном грустные, но я не хотел, чтобы они кончались. Только отложишь вилку — рассказ обрывается, даже если история не закончилась — у маминых историй конца нет, — и ее лицо становится обычным.

— Нужно убрать со стола, — говорила мама, — а тебя уроки ждут.

Все закончилось, когда родители продали фургон с хот-догами и вернулись на север. Исчезли танцевальные телешоу, на которых, можно сказать, они выросли. Они пересекли страну, не заметив, что «Шоу Сонни и Шер» и «Хороший час Гленна Кэмпбелла» отменены. Впрочем, мама несильно горевала, ведь теперь больше всего на свете хотела вовсе не танцевать в телешоу. Она хотела ребенка.

— А потом появился ты, — рассказывала она. — Мечта сбылась.

Отец стал продавать страховые полисы. Специализировался он на увечьях и нетрудоспособности. Никто быстрее его не мог сосчитать, сколько выплачивается за потерю руки, ноги или — вот удача! — всех четырех конечностей. Пострадавший мог не беспокоиться о будущем, если ему хватило мозгов заблаговременно купить страховку у папы.

Мама в ту пору сидела со мной. Поселились мы у папиной мамы, а после ее смерти дом достался нам. Впрочем, теперь там живет папа с Марджори, Хлоей и Ричардом. Отец тот дом перезаложил, на вырученные деньги мама купила наш нынешний, куда меньше папиного, а во дворе нет дерева с качелями. Но нашей семье места вполне хватает, ведь нас уже только двое.

Таких подробностей в историях за ужином не было. Я сам доходил до этого во время субботних вечеров, когда отец возил меня в ресторан. Порой у папы проскальзывало что-то вроде: «Если бы твоя мать не заставила меня отдать ей все деньги за дом…» или Марджори, поджав губы, интересовалась, не нашла ли мама «нормальную» работу.

Мамино безвылазное сидение дома длилось так долго, что вспомнить, когда именно все началось, невозможно. Знаю, она думала, что выползать наружу опасно.

Ее донимали младенцы. «Везде младенцы», — сетовала она. Плачущие младенцы и мамаши, затыкающие им рты пустышками. Еще мама жаловалась на погоду, транспорт, атомные станции и излучение от высоковольтных линий. Но больше всего ее раздражали младенцы и их мамочки.

— Можно подумать, главное — родить ребенка, — возмущалась она, — а потом хоть трава не расти! Просто накачай его лимонадом и посади за видеоигры! — В те годы они только набирали популярность. — Разве в наше время родители с детьми общаются? — вопрошала она.

Она вот со мной разговаривала. На мой взгляд, слишком много. Теперь мама все время проводила дома и утверждала, что сейчас по-настоящему хочет видеть лишь меня.

В город мы периодически выезжали, но за покупками мама отправляла меня, а сама сидела в машине. Или говорила, зачем, мол, ехать в магазин, если можно заказать доставку из «Сирса». Когда все-таки выбирались в супермаркет, то затаривались супами «Кэмпбелл», замороженными рыбными обедами «Капитан Энди», замороженными же вафлями и арахисовым маслом. Вскоре наша кухня больше напоминала бомбоубежище. В «Сирсе» уже торговали продуктами глубокой заморозки, и полуфабрикатов было хоть отбавляй. Разразись ураган, мы спокойно продержались бы несколько недель — еды было предостаточно. Мама говорила, что сухое молоко для меня даже лучше: не такое жирное. Ее родители умерли молодыми именно из-за высокого уровня холестерина. Необходимо обращать на это внимание!

Затем мама начала заказывать из почтовых каталогов — Интернета еще не было — все, вплоть до трусов с носками, и твердить, что в городе слишком сильное движение и пробки и выезжать туда не надо, ведь каждый водитель усиливает загрязненность воздуха. Я предлагал купить мотороллер — увидел в телешоу парня на мотороллере и представил, как здорово будет ездить по делам.

— Разве обязательно столько выезжать? — возразила мама. — Если вдуматься, разъезды — сплошная трата времени, а дела и дома найдутся.

Маленьким я вечно пытался вытащить маму из дома. Пойдем играть в боулинг, ныл я, в мини-гольф, в Музей науки. Выбирал места, которые могли бы ей понравиться, — школьный рождественский базар, мюзикл «Оклахома!» в «Лайонс-клубе».[9]

— В том мюзикле танцы! — восклицал я.

Зря, совершенно зря.

— Одно название, а не танцы, — бурчала мама.

Порой я думаю, маму погубила слишком сильная любовь к папе. Слышал, что человеку трудно оправиться, если его любимый умирает или просто уходит. Как я уже тогда понимал, именно это имеют в виду, когда говорят о разбитых сердцах. Однажды, когда мы доедали ужин из полуфабрикатов и мама налила себе третий бокал вина, я решил спросить. Хотелось понять, за что можно так ненавидеть человека, — ведь отца моего она сейчас ненавидела с той же страстью, с какой прежде любила. Это что-то из области физики, хотя мы ее еще не изучали. А еще похоже на качели: один человек поднимается настолько, насколько сидящий напротив опускается.

Я решил, что если сердце у мамы разбилось, то не потому, что ушел отец. Она потеряла любовь и мечту покорить Америку, торгуя попкорном и хот-догами или танцуя в блестящем платье и красных трусиках. И чтобы восхищались твоей красотой: папа, по маминым заверениям, восхищался каждый день.

Потом тобой перестают восхищаться, и ты превращаешься в керамического ежика с травой на голове, которого забыли полить. Или в хомячка, которого не кормят хозяева.

Так мама и жила. Я старался компенсировать ей нехватку любви — оставлял у ее кровати записки: «Лучшей маме на свете» — с цветочком, или с красивым камушком, или с анекдотом из сборника «Шутки на каждый день». То я сочинял смешные песенки, то чистил столовое серебро, то выкладывал полки яркой бумагой. Ко дню ее рождения или к Рождеству я мастерил книгу купонов, каждая страница которой представляла собой купон-обещание выполнить те или иные дела по дому: «На выброс мусора», «На уборку пылесосом». Однажды, совсем малышом, я сделал купон «Муж на день» с обещанием, что в обмен на него я сделаю любую мужскую работу.