С самыми лучшими пожеланиями

Э. Уиттакер, издатель "Мыла".

* * *

Эган Филлипс стоял на переднем крыльце, глядя на вспененные волны озера Мичиган. Из-за своего желтого свитера он ярко выделялся на сизом фоне дня, и женщина на велосипеде не могла его не заметить. Каждый божий день она здесь проезжала, чтоб отвезти молоко одной старушке, каждый божий день она проезжала мимо его дома. Собственно, она здесь проезжала время от времени с самого детства, с тех самых пор, когда отец еще катал ее на своем тракторе. Он даже позволял ей водить этот трактор, когда полагал, что об этом не проведает мать. То была их общая тайна. Женщина очень удивилась, заметив кого-то на крыльце, поскольку дом был сущая развалина. Что-то было такое в этом мужчине в желтом свитере, что-то такое было, и она вытянула ноги, притормозила на гравии у обочины и совсем остановилась прямо напротив дома, хотя, из осторожности, по другую сторону дороги, ибо она не знала, что этот желтый свитер может предвещать. Человек на крыльце увидел, как она остановилась, проскользив ногами по гравию, и вспомнились ему те дни, каких давно уж нет. Ветер задувал желтые пряди светлых волос ей на лицо. И вдруг эта девушка — силуэт на фоне взбухших волн — окликнула его.

* * *

Всем жильцам:

В строгом соответствии с вашим договором арендную плату следует вносить в первый рабочий день каждого месяца. Что означает — у меня в офисе в вышеозначенный день. Задержанное где-то там на почте не считается. Впредь, начиная с первого сентября, при взимании арендной платы за все последующие месяцы пени размером в два доллара ($2.00) будет начисляться за каждый день просрочки.

Управление.

* * *

Милый Уилли,

Я по пальцам сосчитал — неужели целых одиннадцать лет? Обещали не терять друг друга из виду, и вот…. Думаю, даже к вам в Калифорнию нет-нет да и доходит слух о наших здешних свершениях, свершениях, которые, конечно, заинтересовали бы людей в твоей округе, сумей они преодолеть собственную региональную близорукость. Ты-то сам, естественно, дело другое. Я хватаю твои книги в тот же день, как они появляются. Ну, "хватаю", положим, сильно сказано, потому что здесь они не "появляются". Мне приходится выписывать их из Нью-Йорка, что я и делаю, едва узнаю об их выходе в свет, что иной раз бывает с многомесячным опозданием. А иногда я натыкаюсь на рецензию в каком-нибудь журнальчике. Я и сам написал весьма положительный отзыв — так, небольшое эссе, — на твой третий роман для "Притертой пробки", интересный был такой журнал, покуда выходил. К сожалению, тот малый, который его издавал, покончил с собой прежде, чем мог бы появиться номер с моей рецензией. Иначе бы я, конечно, его тебе послал. Он с крыши гаража спрыгнул, прямо под автобус. В эссе этом я доказываю, что "Вальс на кадиллаке", "Ягодицы" и особенно "Пинг-понговый раджа" ничуть не уступают самому лучшему из созданного Саймоном Киршмайером. Может, я раскопаю экземпляр, если тебе интересно. Всякий раз, когда встречаю лестные отзывы о твоей работе, к сердцу подступает теплая волна радости за успехи старого друга, радости, к которой, не скрою, примешивается и легкая доля личного удовлетворения. А почему бы нет? В конце концов, кто, как не я, вел нашу милую компашку по пути экспериментов, которые ты в особенности довел до такого совершенства. Приятно думать, что я был искрой, из которой возгорелось это пламя. Излишне упоминать о том, как меня возмущает, что твой последний роман раздраконили в "Нью-Йорк таймс", "Нью-йоркер", "Харпер" — одним словом, всюду и везде, и главное, если учесть, что те же самые люди носятся с этим шутом гороховым Марком Куиллером, от которого, кстати, как ни странно, я только что — на той неделе — получил открытку. Рад доложить, что он все тот же: самодоволен, ловок и претендует на Номер Первый.

Но довольно. Я ведь не для того пишу, чтоб ворошить прошлое. У меня есть друг в беде, друг особенный, весь созданный из слов и бумаги. Я, конечно, намекаю на доброе старое "Мыло". Не могу себе представить, чтоб тебе на глаза не попадался мой журнал, хоть ты, возможно, и не подозреваешь о нашей с ним интимной связи. Я не сую на обложку свою фамилию. У нас есть пара точек в ваших краях, где, конечно, можно приобрести "Мыло", но на всякий случай вкладываю наш последний номер. Правда, чтение, пожалуй, несколько затруднено, поскольку перепутаны страницы. Удобнее, наверно, его сначала разодрать. К сожалению, номера страниц по недосмотру не указаны, но я их для тебя пером проставил. Я один из основателей этого журнала (моя бывшая жена Джолли была вторая), и вот уже семь лет, как я единственный его издатель. Никому из тех, кто видел последние наши номера — сильнейшие притом, — вероятно, и в голову не приходило то печальное обстоятельство, что журнал если и не на смертном одре, то опасно приближается к нему. И если только не произойдет вливания свежих денег, скоро он, конечно, испустит дух (ты не беспокойся, такого рода помощи я у тебя не попрошу). Кончина "Мыла", разумеется не стала бы заметным событием ни для кого, кроме меня и нескольких сотен верных подписчиков и авторов, если б не тот прискорбный факт, что его абсолютно нечем заменить. Вообрази: регион размером с Францию — и ни единого органа для первоклассных произведений местных писателей. Семь лет, семь лет, начиная с первого нашего номера (три страницы на ротапринте), я прямо-таки с паундовской яростью бился за то, чтобы представить читающей публике творения соответствующего калибра, при этом действуя не только без всякой поддержки здешних властителей дум в области искусства, но при их активном противостоянии (говорю противостояние, а не саботаж, ибо вещественными доказательствами не располагаю). Без голоса "Мыла" — пусть кое-кому порой он и покажется чуть резковатым — весь регион был бы обречен на сплошную популистскую вульгарщину сочинений вроде "Лунного света и лунной тьмы" Троя Соккала — прискорбнейший пример тому, какие книги здесь сейчас в чести. Но ты здесь вырос, ты сам, конечно, все понимаешь. И однако же мы оба с тобой держимся. Но для меня лично, хоть я медленно и кропотливо, как пчелка, сооружаю кое-что свое (в настоящее время пишу нечто причудливо-комическое, что впоследствии, по-видимому, будет названо романом), держаться — значит именно что держать "Мыло" на плаву.

Мучительно ломая себе голову, я в конце концов пришел к одной идее на следующие май-апрель, которая, надеюсь, спасет дело: обеспечит необходимые ресурсы и в то же время привлечет к нам внимание читателя. "Мыло" организует уик-энд симпозиумов, лекций, семинаров, чтений. Моя идея — взять подлинно авангардные сочинения и под лозунгом "Чем непонятней, тем интересней" швырнуть их, как перчатку, в лицо изумленной публики. Всё на той же волне я предполагаю пригласить уличных артистов, пусть являются в антрактах, а может быть, и в обеденный перерыв, или это, по-твоему, чересчур? Нежелательно, конечно, чтоб что-то заглушало наши споры, которые, предвижу, будут жаркими и продолжительными, так что лучше, наверно, ограничиться огнеглотателями, жонглерами и тому подобной публикой, а музыкантов не надо, разве что таких каких-нибудь, чуть слышных в утолку, арфисток, что ли. Я долго думал над тем, как это событие назвать. Конференция "Пламенное слово", "Слово живое и мертвое" — как тебе? Или слегка банально? И как по-твоему — может, лучше не конференция, а фестиваль? Вот никак не решу. Хочется передать праздничный дух, но не хочется, чтобы отдавало пошлостью шумной тусовки. Я тут уж месяца два обсуждаю все эти дела, и отклик прямо феерический. Если только мы не станем засиживаться до петухов, ни в какое расписание не втиснуть всё то, что нам напредлагали. Прямо поразительно, как общество изголодалось по чему-нибудь подобному. Хотя по-прежнему висит в воздухе большой вопрос, а именно: имя лица, которое будет произносить тронную речь. Эта речь вместе с последующим банкетом и торжественными танцами — наиглавнейший пункт во всей программе. В Гранд-отеле как раз навели лоск на великолепный старый Гуверовский бальный зал, и, говорят, кое-какие оркестры здесь очень недурны (сам я музыку не очень слушаю). Мне поступает куча самых несообразных предложений насчет того, кто эту речь произнесет, но я отвечаю только уклончивым кивком. Все потому, что с самого начала имел в виду тебя, но никого в свой замысел не посвящаю: на всякий случай, мало ли, вдруг ты как раз на ту неделю ангажирован. Заранее заплатить я тебе ничего не смогу, но обещаю покрыть дорожные расходы плюс скромный гонорар постскриптум. Твое присутствие придаст всему фестивалю явно провокативную нотку. Конечно, наши местные пресловутые деятели искусства предпочли бы испытанного боевого коня вроде Нормана Мейлера[4], а то и похуже, очковтирателя, шишку на ровном месте, как, скажем, Марк Куиллер. Помню, как ты измывался над списком бестселлеров в "Нью-Йорк таймс" — ты это называл "позорный лист" — и как, ободренный нашим хохотом и криками, ты каждое воскресенье вскакивал на стол в нашей кантине и вслух декламировал весь список, произнося названия со своей этой псевдооксфордской растяжкой, от которой мы буквально подыхали со смеху. При таком произношении все названия звучат предельно по-идиотски. Да уж, я сильно сомневаюсь, что ты читал "Тайную жизнь эха", последнюю стряпню Марка. Учитывая хорошо известные литературные склонности обвиняемого, я ничуть не удивился, обнаружив, что меню все то же: салат из мягкого порно с псевдофилософской жвачкой. Совокупятся, потом порассуждают о Смысле Истории. Призрак Эррола Флинна[5]по его милости является давать советы насчет дресскода балбесу из бедной рабочей среды, которого за выигрышную морду и хорошие мозги берут на службу в шикарный банк. В комнатке с ним рядом обитает некая Нина — ноги длинны, ум короток и "влажное влагалище" (цитирую буквально). Ну, что тебе еще сказать? Войска готовы к бою. Препояшь свои чресла, Уилли, и приезжай в апреле к нам.