— Готово, — подал купец свернутую в трубку бумагу, чуть помятую по краям, и, положив ее на стол перед губернатором, придавил сверху тяжелой серебряной с золотыми накладками табакеркой, ловко выудив ее из кармана шубы и, смутясь, добавил. — Для памяти от нас, ко дню вашего ангела.

— Далековато до ангела моего, — хмыкнул Алексей Михайлович, беря табакерку в руки, — ну да ладно, спасибо за подарок. Все у вас? — спросил и поднялся, давая понять, что купцы полностью исчерпали отведенное им время. Встали и те, но мялись чего–то, не спеша уходить.

— Две семьи остяков под городом чумы поставили на той неделе, — как о чем–то постороннем проговорил Нефедьев.

— И что с того? — сведя руки за спиной, спросил Сухарев.

— С голоду помирали совсем. Дал им мучицы, солонины…

— По–христиански поступил, братец, — поднял было руку губернатор и хотел едва ли не по–дружески потрепать купца по плечу, но вовремя спохватился, и рука его так и застыла в воздухе немым вопросом.

— То само собой, — согласился Нефедьев и покосился на руку, на всякий случай отодвигаясь поближе к двери, — батюшка наш, Сергий, окрестить их хочет.

— И что с того? — повысил голос Сухарев, всем видом и тоном показывая, что купцы крадут у него драгоценное время.

— У себя на заимке поселить их хочу, — невинно смотря в губернаторские глаза, пояснил Нефедьев.

— Пошли вон! — Сухарев понял, что если не даст сейчас выход скопившемуся гневу, то его прямо здесь хватит удар. — И никаких ваших речей я не слышал. Никаких! — крикнул уже вслед торопливо вышмыгнувшим в коридор купцам. — Вот ведь чего удумали, песьи дети, — бушевал он, стремительно шагая перед вобравшим голову в плечи секретарем, — меня, государственного человека, слугу ее императорского величества, в свои козни вовлекать! Не позволю! В острог упрячу! Выпорю! — гаркнул он несколько раз для острастки. Затем, словно вспомнил о чем–то более важном, схватил висящую на спинке кресла шпагу, попытался вдеть ее в перевязь. Секретарь подскочил, желая помочь, но получил сильный толчок локтем в живот, неожиданно захихикал, словно совершил что–то стыдное, опрометчивое и попятился вон из кабинета, пряча под камзолом кусок сукна, что сунули ему давеча купцы, когда он приглашал их к губернатору.

А купцы, выйдя на улицу, дружно перекрестились на главки возвышавшегося напротив собора, нахлобучили на головы шапки, вздохнули, переглянулись.

— Видать, еще давать придется, — проговорил Медведев. — Без работников мне фабрику свою не поднять.

— А ты думал, — усмехнулся Михаил Корнильев, — и не один раз.

— Возьму да и напишу сынку своему, чтоб он до государыни императрицы

дошел и обо всех наших бедах ей поведал, — притопнул ногой в расписном валенке Лев Нефедьев.

— С ума сошел?! — даже приостановился Корнильев. — Все дело только испортишь. Коль нового губернатора к нам пришлют, то когда ты еще до него доберешься, если он тебя первого в острог не засадит за старые грехи.

— Да у меня и новых хватает, — хмыкнул Нефедьев.

— Вот и молчи в тряпочку. Все они одним миром мазаны, что этот, что другие.

— Твоя правда, Яковлевич, — согласился Медведев, — супротив ветра плевать — на тебя и придует.

— Надоело терпеть, — попробовал было оправдаться Нефедьев.

— А коль надоело, то пойди на реку, да и утопись, — жестко выговорил Михаил Яковлевич, подходя к коновязи и стряхивая легкий снежок с гривы своего коня. — Думаешь, мне не надоело, терплю ведь.

— Он вроде и ничего, губернатор наш, коль с уважением к нему, то можно всякое дело сладить, — отвязывая своего коня, примирительно проговорил Евсей Медведев. — Зря я ему только про татар сказанул. Надо было тишком с муллой договориться, а бумагу мне Венька Жигарев выправил бы, секретарь сухаревский.

— Венька этот берет больше, чем хозяин его, — садясь в сани и натягивая поводья, выговаривал Нефедьев, — кнут по нему плачет.

— Поди, ты только у нас один не поротый, — насмешливо спросил Михаил Корнильев и вдруг чего–то вспомнил, оглянулся, перешел на шепот. — Вот чего сказать вам хотел: послал я на той неделе братца своего двоюродного, Ивана Зубарева, в Ирбит на ярмарку.

— С товаром, что ли? — поинтересовался Медведев. — А я не захотел нынче ехать, не с чем.

— Да не про товар речь, — отмахнулся Корнильев, — Иван мне предложил поймать тех, кто нашего брата обирает на таможне, на складах, ну, сами знаете.

— Как не знать, — согласились купцы, с интересом слушая.

— Ежели Ивану удастся найти заправилу тех дел, а через него наверх выйти, то мы к губернатору нашему мигом ключик подберем.

— Да ты что? — округлил глаза Медведев. — Неужто думаешь, что губернатор и там руку приложил?

— Врать пока не буду, но больно смелы стали приказные. Раньше приедешь, и делай чего хошь, а теперь без них и шагу не ступишь: того нельзя, этого не можно, за все денежку плати, да еще и цены сбивают, как им вздумается, горячо рубил рукой в морозном воздухе Михаил Яковлевич.

— Продыху не стало, — подтвердил Евсей Медведев, — не ярмарка, а разбой на большой дороге.

— И я о том же, пора взяться за них.

— Зря вы все это затеяли, — уже из санок отозвался Нефедьев, — кнутом обуха не перешибешь. Государыне писать надо! Обведут они твоего Ваньку вокруг пальца, еще и дураком выставят.

— Да ты Зубарева не знаешь, — не согласился Корнильев, — он парень тертый, не пропадет. Не впервой ему, докопается до правды, вот тогда и поглядим, как нам поступить.

— Эх, правдолюбы, мать вашу, — ругнулся Нефедьев и, хлестнув коня кнутом, направил его в сторону базарной площади.

— Фома неверующий, — усмехнулся вслед ему Медведев и заискивающе спросил у Михаила Яковлевича, — подвод не дашь в Березов снарядить?

— Где же ты раньше был? — не глядя на него, ответил Корнильев, усаживаясь поудобнее в саночках. — Мы с братьями уже отправили два десятка подвод на Демьянское. Коль вернутся до Рождества, то заходи, поговорим, — и, не прощаясь, потихоньку выправил на центральную улицу и также не спеша поехал по самой ее середине, сдержанно отвечая на многочисленные поклоны знакомых.

— От вас, Корнильевых, уж точно правды не добьешься, а туда же, приказных за руку ловить собрались, — зло, сплевывая себе под ноги, раздраженно ворчал Евсей Медведев, — захватили всю власть в городе и корчат из себя Бог весть кого.

А с крыльца тем временем, степенно ступая, сходил губернатор Сухарев, подумывая, какой бы подарок приготовить жене, чтоб не ворчала из–за его очередного опоздания, но, так ничего и не придумав, велел вознице трогать.

Иван Зубарев, все еще подрагивая от пронизывающего насквозь холода, сидел, уютно устроившись, во вместительном возке рядом с худым бледного вида офицером, кутавшимся в теплую накидку с бобровым воротником и насмешливо поглядывающим на освобожденного от веревок своего случайного попутчика. Напротив сидели молчаливые и бесстрастные два офицерских ординарца, а, может, просто слуги, в тяжелых бараньих тулупах и мохнатых шапках, надвинутых на лбы. У обоих топорщились огромные усища, и за все время, что Иван находился в возке, они не проронили не слова. В полном молчании они выскочили на дорогу, где он стоял беспомощный, со связанными сзади руками, быстро разрядили по пятившимся к лесу волкам свои пистолеты, закинули Ивана в карету и, как ни в чем ни бывало, устроились напротив своего хозяина, словно спасение одиноких путников являлось для них делом повседневным и привычным.