– Всенепременно!

Особняк Гринов – именно так его называли жители Нью-Йорка – был реликвией прошлого. Три поколения семейства выросли в этом доме на Восточной Пятьдесят третьей улице. Два его эркера нависали прямо над мутными водами Ист-Ривер, а прилегающая территория растянулась на целый квартал и имела форму квадрата. С годами коммерция изменила район до неузнаваемости, но на приюте Гринов это никак не отразилось. Он стоял посреди деловой суеты, точно оазис высоких идеалов и умиротворенности. Старый Тобиас Грин указал в завещании, что особняк, в память о нем и его предках, не подлежит перестройке в течение четверти века. Незадолго до смерти он обнес участок высокой каменной стеной с двумя воротами: центральными, из двутаврового железа, на Пятьдесят третьей улице, и другими, для обслуживающего персонала, – на Пятьдесят второй.

Особняк из серого известняка высотой в два с половиной этажа венчали остроконечные шпили и группы печных труб. Знатоки, кривя губы, определяли его как château flamboyant[16], но никакие уничижительные термины не могли отнять у этого образца феодальной классики его спокойного достоинства. В архитектуре дома преобладала поздняя готика со значительным вкраплением барокко, а башенки и выступающие карнизы недвусмысленно намекали на Византию. Такая эклектика, однако, не лишала дом гармонии, и он вряд ли заинтересовал бы вольных каменщиков Средневековья. Родовое гнездо Гринов не производило впечатления музейного экспоната, но поистине олицетворяло самою́ суть прошедшей эпохи.

Во дворе перед домом высились клены и подстриженные туи вперемешку с гортензией и сиренью. С востока опускали к воде свои ветви плакучие ивы. Снаружи кирпичной стены «в ёлочку» тянулись высокие заросли боярышника, а изнутри ее скрывали решетки для вьющихся растений. Вдоль западной стороны дома был сделан асфальтированный подъезд к гаражу на две машины, дело рук молодого поколения. Но и эта современная деталь отчасти скрадывалась благодаря живой изгороди из самшита.

Когда хмурым ноябрьским днем мы вошли в усадьбу, она встретила нас мрачно и зловеще. Деревья и кустарники стояли голыми. Зелень туи присыпал снег. Лишенные растительности черные скелеты шпалер безжизненно прислонились к стене. Повсюду, кроме наспех подметенной парадной дорожки, высились сугробы. Серая каменная кладка особняка почти сливалась с тяжелым, затянутым свинцовыми облаками небом. И когда мы поднялись по невысоким ступеням к сводчатой парадной двери под остроконечным фронтоном, меня охватил суеверный страх.

Дворецкий Спроут, маленький седой старичок, был, очевидно, заранее предупрежден. С похоронным выражением на морщинистом козьем лице он молча провел нас в большую мрачную гостиную, окна которой, в обрамлении тяжелых портьер, выходили на реку. Несколько мгновений спустя вошел Честер Грин и чрезвычайно церемонно приветствовал окружного прокурора. Вэнсу, сержанту и мне достался покровительственный кивок, один на всех.

– До чего же хорошо, что вы пришли, Маркхэм, – возбужденно начал он, усаживаясь на край кресла и доставая портсигар. – Сразу к опросу, так? С кого начнем?

– Это подождет. Сначала я бы хотел получить некоторое представление о прислуге. Что вы о них знаете?

Грин беспокойно поерзал и почему-то не смог с первого раза зажечь сигарету.

– Их всего четверо. Дом большой, но мы справляемся. Джулия всегда была за экономку, Ада помогает маме… Ну, во-первых, Спроут. Поступил к нам тридцать лет назад. Дворецкий, мажордом и сенешаль в одном лице. Типичный семейный вассал из английских романов: преданный, верный, тихий. При этом проныра, деспот и душераздирающий зануда. Две горничные: одна отвечает за комнаты, другая – за все остальное. Старшая, Хемминг, служит у нас десять лет. По-прежнему ходит в корсетах и безобразной обуви. Убийственно религиозна. Подозреваю, что в глубине души баптистка. Вторая, Бартон, – молодая и взбалмошная. Знает несколько слов по-французски, мнит себя неотразимой и ждет, что вся мужская половина семьи будет украдкой целовать ее по углам. Служит украшением дома и увиливает от тяжелой работы около двух лет. И, наконец, кухарка. Чопорная немка, вылитая хаусфрау, с огромным бюстом и обувью сорокового размера. Все свободное время пишет письма племянникам и племянницам куда-то в верховье Рейна. Хвалится, что даже самый брезгливый человек станет есть с ее кухонного пола – такой он чистый. Ну не знаю – не пробовал. Старик нанял ее за год до смерти и распорядился, чтобы место оставалось за ней, сколько она пожелает. Есть еще всякие подсобные рабочие. Плюс, конечно, садовник. Летом без дела слоняется по газонам, а на зимнюю спячку залегает в какой-нибудь нелегальный кабак в Гарлеме.

– А шофер?

– Лишние хлопоты… Джулия ненавидела машины. И Рекс их боится. Дитя наше слабонервное. У меня гоночное авто. Сибелла водит, как Барни Олдфильд[17]. Ада тоже ездит сама, когда Сибелла дает ей машину и маме ничего не нужно… Вот и все. Аминь.

Во время этой болтовни Маркхэм делал себе пометки, попыхивая сигарой, и теперь наконец ее затушил.

– Я бы хотел осмотреть дом, если не возражаете.

Грин с готовностью провел нас обратно в отделанную дубовыми панелями стрельчатую переднюю первого этажа. У противоположных стен в ней помещались два больших одетых резьбой фламандских стола школы Гюга Самбена и несколько английских тронных стульев начала восемнадцатого века. На паркетном полу раскинулся великолепный дагестанский ковер тех же приглушенных тонов, что и тяжелые портьеры в дверных проемах.

– Мы, как вы понимаете, только что были в гостиной, – высокопарно провозгласил Грин. – За ней… – он указал в сторону широкой мраморной лестницы, – библиотека и по совместительству рабочий кабинет главы семейства. Sanctum sanctorum[18], как он говорил. Не заходим туда уже двенадцать лет. Мама заперла кабинет, как только старик умер. Чтит память, так сказать. Много раз предлагал переоборудовать его в бильярдную, но куда там. Если мама вбила что-то себе в голову, ее не сдвинешь с места. Будет настроение – попробуйте. Рекомендую как отличное упражнение по поднятию тяжестей.

Честер пересек переднюю и отдернул занавеси в дверном проеме напротив.

– Здесь зал для приемов, мы в нем почти не бываем. Душный, бестолковый. И камин ни к черту не тянет. Только растопишь – сразу чисти от сажи вот это. – Он махнул портсигаром в сторону двух прекрасных гобеленов. – Там сзади за раздвижной дверью – столовая, а за ней – буфетная и кухня, где можно есть с пола. Желаете осмотреть кулинарный департамент?

– Пожалуй, не стоит, – ответил Маркхэм. – А насчет пола верю вам на слово… Поднимемся наверх?