Красавчик Русланчик… Надо же, за всеми этими волнениями я как-то и забыла про него. А тут вот он – попался. Их семейство вышло на прогулку и медленно плелось по неширокой поселковой улице. Гранд-дама, в смысле Русланчикова мама, шла под ручку с какой-то неизвестной мне тёткой, скорее всего подружайкой своей, припылившей к ней в гости, а Русланчик катил коляску с братцем.

– Здрась-сь-сьте… – обогнав эту композицию, вежливо поздоровалась я.

– Добрый день, – сдержанно кивнула Русланова маман.

Подруга повторила за ней. Русланчик тут же оживился и весело крикнул:

– Привет!

Только младенец Тимошенька никак не прореагировал. Он сидел себе в прогулочной коляске, никого не донимал воплями, а только абстрактно улыбался. Чувствовалось, что в данный момент ему всё фиолетово.

Устремляясь вперёд, я не удержалась и обернулась. Ого! Русланчик смотрел мне вслед. Что, пупсик, скучно с тётками? Не радует брательник? Не берут на Весёлую дачу? Или, может, не пускают?

Вся в ехидных мыслях о мальчике-дачнике я отвлеклась от своей главной цели. А надо было продумать план слежки за Парасоловыми. Эх, жалко, помощника надежного у меня нет! Отдыхала в прошлом году здесь девчонка хорошая, Анютка, на неё положиться можно было – кремень-человек. В это лето её только в июне на пару недель привезли – и всё. Увезли в Москву. А хорошо с ней было дружить…

Другим нашим я подробностей своей операции доверить не могла. Так что приходилось действовать одной.

Я взяла бинокль и полезла на дерево. Отсюда, с высокой густой лиственницы, которую лет тридцать назад посадил мой дедушка, видно всё очень хорошо. Полпосёлка точно можно рассмотреть – особенно то, что деревьями не скрыто. Тут, на лиственнице, среди веток, у меня наблюдательный пункт. Я даже площадочку из досок соорудила – лежи себе, смотри. На три стороны мне всё видно, а меня нет.

У Парасоловых на участке тишина. Но замок на двери не висит. Может, в домик забились? Отдыхают от трудов? Подождём.

А что в окрестностях?

Так, наша Машка Кафтанова куда-то попылила. С сумкой. В магазин – ежу понятно. Посмотрим… Так и есть! К нему наладилась. А вот и Борюсик выруливает! Тоже мне – жених. Я знаю Борюсикову тайну: в этом году он вдруг красотой озадачился. Собственной, конечно же. Ходит вокруг посёлка, выискивает траву чистотел, а потом забивается ото всех подальше, в укромный, заросший малинником угол своего дачного участка, вытаскивает из кармана зеркальце – и, глядя в него, начинает аккуратненько прижигать наливные прыщи соком чистотела! Сок жёлтый, похож немножко на йод, так что следы Борькиных манипуляций остаются видны. Поэтому весь этот день он никому из ребят не показывается: и напрасно Кафтанова бродит мимо его дома и бросает призывные взгляды на окна. Борюсик лечится, чтобы предстать перед той же Кафтановой гладколицым принцем.

Прыщей и правда с каждым разом на его физиономии становится всё меньше. Уже не кажется, что по ней прокатился туда-сюда глумливый бульдозер.

Но Машке Кафтановой, похоже, Борян и с прыщами нравится. Хотя сама же сначала над ним смеялась, когда я его Бульдозей называла. А потом вдруг смеяться перестала. И, вроде того, даже обиделась на меня из-за него. Хотя чего на правду обижаться, не понимаю…

Так, ладно, эти поцеловались, отскочили друг от друга и потрюхали по дороге. Конечно, как им не отскочить – навстречу очередное отдыхающее семейство с коляской выкатилось. Боятся Кафтанова с Борюсиком огласки. Примем к сведению.

Ну-ка, вернёмся к нашим Парасолам. Тишина. Без изменений. А вот на берегу речки, возле «тарзанки», какой-то оживлённый тусняк. Неужели снова драку обсуждают? А что же это тогда Борян не там? Из-за Машки своей? Только какая ж драка без Боряна…

Ну-ка, а что там деревенские? Не движется ли на нас из-за моста их дикая дивизия? Или сейчас всё-таки наша на них рванёт?

– Варя! Варька, зараза, разударь тебя пралик! Ты где?

Да что ж это такое-то?! Бабка орёт. И когда она успела с огорода припылить? Вот ведь женщина на батарейках. Ну, понеслось: «Ты почему не убралась – грязь кругом – бумаги, – мусор – ты хочешь, чтобы люди от нас съехали – за что они деньги платят – совсем ни черта не делает – где ты, зараза такая?»

Пришлось слезать. И убирать участок идти. Правда, что-то наши отдыхающие невероятно замусорились.

Я долго наводила чистоту на стороне Мурзиковых. А когда, уволакивая от них чёрный пластиковый пакет отходов, оказалась на широком газоне Русланчиковых, снова столкнулась с их старшим мальчиком. С самим Русланчиком то есть.

– Привет! – опять жизнерадостно поздоровался он, старательно показывая, что здороваться с прислугой для него – одно удовольствие!

– Так здоровались же… – буркнула я.

– Точно…

Руслан зачем-то пытался завязать со мной разговор. Хотя я бы на его месте с девчонкой, у которой на физиономии в данный момент такой недовольный кисляк, общаться не стала. А он надо же какой терпеливый! Я прямо зауважала его.

Ненадолго.

Потому что идти надо было. С мусором.

Помочь Русланчик не предложил. Да и мешок мой был лёгкий. Просто неромантичный такой мешок. С отходами дачной жизнедеятельности. Такой неинтересно помогать нести.

И я так бы и ушла, если бы в этот момент Тимофейка, что дрыгал ногами возле своей коляски, не пнул со всей дури белый футбольный мяч. Тот пролетел в нашу сторону, ударил меня по затылку и отскочил в кусты.

– Руслан, верни ему мяч! – скомандовала мама с качающегося дивана.

– Ага! – с готовностью откликнулся Руслан и помчался за мячом.

Тимофеюшка счастливо завизжал. Говорить он особо не умел и не стремился, не радующие разнообразием громкие обезьяньи вопли заменяли ему русский язык. Но фиг с ним, с этим Тимофеюшкой.

Потому что Руслан, точным ударом откатив мяч брату, подскочил ко мне, протянул руку к моему затылку и, заглянув мне в лицо, поинтересовался:

– Больно?

Он явно переживал, что мне больно! Надо же! Это оказалось так приятно (в смысле не то, что больно – ничего мне не больно, конечно), что он состоянием моего здоровья озаботился, и поэтому я…

Всего лишь подхватила мешок и помчалась прочь!

– Нет, не больно! – ещё кричала я на ходу, но удалялась очень быстро.

Ведь и его мать, и моя бабка с разных сторон всё это наблюдали. Ой, бабка сейчас мне даст! Приближаясь к ней, я даже вжала голову в плечи. Ну, по уху она точно сейчас засандалит…

Стоп. А, собственно, за что? За то, что человек обо мне заботу проявил? А что я, неживая природа, что ли, меня уж и пожалеть нельзя? Мало ли, что с дачниками разговаривать и совать к ним свой нос нельзя (это родители с бабкой меня так настропаляли). А если бы это просто на улице случилось, что, незнакомый человек тоже не мог бы поинтересоваться, как я поживаю, мячом футбольным ударенная?