стада превалировало у них даже над инстинктом размножения.

Закончив школу, она единственная из всего выпуска уехала учиться за границу. Мама умерла в том же году. В Россию она больше не возвращалась.

…Когда она договорила, мы некоторое время сидели молча. Не то, чтобы я совершенно не знал, что сказать – скорее, был заворожен внезапной полнотой картины. Наконец, она прервала затянувшуюся паузу.

– Так что ты скажешь? – ее тон показался мне искусственно-безучастным.

– Кажется, только теперь я действительно понял, почему ты залила перцовкой того карлана, – ответил я.

– И почему же?

– Тебе противна сама идея, что люди могут создавать какие-то иерархические структуры.

Она задумалась. Потом усмехнулась.

– Никогда не выразилась бы так – но, похоже, что да.

– А ведь это естественно для всех приматов, – зачем-то добавил я, прекрасно понимая, что это не относится к делу.

Тогда Ада нагнулась ко мне, взяла меня за руку и, посмотрев мне в глаза со всей возможной серьезностью, раздельно произнесла:

– Мы с тобой не приматы.

И ушла. В смысле, не от меня, и даже не в другую комнату – она ушла с вечеринки. Она и прежде такое делала – исчезала посреди разговора – но на этот раз оставила меня с таким мерзким чувством, как будто я что-то сломал.

5

Молекула МДМА, открытие которой ошибочно приписывают доктору Шульгину, известна своим гуманным отношением к пользователю. Для МДМА нет никакой разницы, в хорошем вы настроении или в плохом, как прошел ваш день, в каком окружении вы находитесь. При соблюдении некоторых предосторожностей, она просто делает свою работу, с гарантией и без сюрпризов.

Она не способна вызывать зависимость, и не мучает психонавтов абстинентным синдромом.

Она не лишит вас работы, не вынудит заниматься проституцией и не заставит выносить из дома мамин телевизор.

Но есть одна вещь, к которой экстази имеет нулевую толерантность – и это частое употребление.

Мы с Сашей бессовестно поступили с МДМА. Поправ все принципы сознательного использования, постепенно повышая дозу, к концу лета мы стали принимать его в действительно угрожающих количествах. Я до сих пор с содроганием вспоминаю те трипы, когда, в насквозь мокрой от пота одежде, практически не помня себя, мы бесцельно шатались по городу, останавливаясь, только чтобы купить воды, догнаться или сообща попытаться вспомнить, куда мы держим путь.

В один из таких августовских вечеров мы лежали рядом на брусчатке Староместской площади, глядя в ночное небо; камни отдавали нам накопленное за день тепло, а вокруг нас, группами по несколько человек, прямо на мостовой сидели туристы и экспаты с разных концов света – и вся эта толпа курила, слушала музыку, шумно разговаривала. Атмосфера, надо признать, была своеобразно праздничной – но Саша жаловался на слишком яркий свет фонарей и на то, что люди мешали ему медитировать на пустоту. В конце концов, плюнув на это занятие (или просто позабыв о нем), он закурил, выпустил в небо струю дыма с такой силой, словно целился в Луну, и неожиданно, без всякой связи с предыдущим разговором, сказал:

– Надо бы сочинить вопль двадцать первого века.

Каким-то непостижимым образом я сразу понял, что он имел в виду.

– …Как лежааали обдооолбанные на брусчатке Староместской плооощади?.. – подсказал я, зачем-то растягивая гласные.

– Точно! – Саша оживился. – Как лежали обдолбанные… как лежали обдолбанные… – он умолк. Либо муза в этот вечер оставила его, либо дрейфующий в море серотонина мозг утратил нить. Под МДМА такое бывает.

– …Я говорила, что они не просто друзья, – услышал я знакомый голос.

– …Ради такого я встану! – закричал Саша, который тоже узнал Веру. Несколько туристов из ближайшей к нам группы испуганно оглянулись; что характерно, Саша не только не сделал попытки встать, но даже не открыл глаза.

Чья-то прохладная ладонь легла на мой лоб; опустившись позади меня на колени, Ада наклонилась ко мне так близко, что ее длинные, огненно-рыжие волосы касались моего лица. Какое-то время она настороженно смотрела на меня, затем мягко спросила:

– Ты не простынешь?.. Вы вообще в порядке?

Ее тон показался мне необычно ласковым.

– Брусчатка с подогревом, – пробормотал Саша, по прежнему не открывая глаз. – Мама, я в Рейкьявике!

– Прилягте рядом, здесь шикарно, – подтвердил я.

Вера с сомнением оглядела мостовую: мусор, сигаретные окурки и пятна неизвестного происхождения. Ада, не говоря ни слова, сняла с себя шерстяной жакет, и, сделав из него подобие длинной подушки, один конец подложила мне под голову, а на другой легла сама.

– Может, вам снять комнату? – спросила Вера.

– …А разве мы не в комнате? – удивился Саша. Вопрос прозвучал так, что я подумал, что он не шутит.

Вера расхохоталась.

– Ну, а с тобой что такое?.. – она легко потормошила его за плечо. – Что ты ел?

Последовала небольшая пауза.

– Эмку и пару конфет с ТГК, – вспомнил Саша. – Вы удивитесь, но весь этот сброд, – не исключая и вас, – шумит ровно так, как и должен шуметь. При всем желании вы, ребята, не могли бы шуметь иначе.

– Да ну? – Вера присела рядом с ним и прикурила от его сигареты. – И как ты это понял?

– Не рассказывай никому, но, когда я закрываю глаза, я натурально вижу эквалайзер. Всю внутреннюю структуру этого шума. И это отвратительно, но, вместе с тем, как же это логично.

– А почему он в Рейкьявике? – шепнула мне на ухо Ада. Прикосновение ее губ заставило меня вздрогнуть.

– Там асфальт с подогревом, – так же, шепотом ответил я. – Под него укладывают трубы, и по ним подают горячую воду.

– Круто, – она вздохнула.

– Я вызываю такси, – Вера потушила едва начатую сигарету и, встав на ноги, сладко потянулась. – Поедем в «Централу». Пока вы не застудили себе почки.

– А что там сегодня? – Саша впервые за все время посмотрел на нее.

– Ничего особенного; просто хочу потанцевать.

Он неопределенно хмыкнул.

– По-моему, мы обезвожены и у нас предынфарктное состояние. Может, не стоит нам скакать в этой душегубке.

– Это называется измена, – сухо ответила Вера. – Поднимайся. Доедем, куплю тебе целое ведро мохито.

Такси, как обычно, приехало черт знает куда. Мы шли пешком до самого Карлова моста, где в итоге и обнаружили древнюю «Октавию», мигающую аварийкой, с раздраженным пожилым чехом за рулем. Поездка до Голешовиц заняла меньше десяти минут; в конце выяснилось, что ни у кого нет наличных – но Саша выкрутился, предложив водителю два стокроновых ваучера на обед. К моему великому удивлению, чех согласился.

– В следующий раз попробую сторговаться за сэндвич, – сказал Саша, когда мы вылезли из машины.

У входа в «Централу» ошивалась целая толпа рейверов.