— Ты на черта своего Гитлера к чинару привязал, он же его объест, последнюю зелень слопает?!

— Он чинар не ест. Саксаул любит, дыни обожает, а чинар — не-е.

Делягин повернулся к подчиненному, выпустил облачко дыма, нервно теребя папиросу между пальцами. Внимательно вгляделся в лейтенанта. «Стройный, крепкий, загорелый мужик. Лет на десять моложе меня. Опытный чекист, инициативный, исполнительный офицер. В прошлом отличник оперативной службы, призер Москвы по стрельбе из «нагана». Ему бы вверх по лестнице карьерной взлетать с его данными, биографией и неимоверной тягой к подвигам. А он тут прозябает, мозги парит себе! Но все же тот его поступок… Герой, мать его!.. А как бы я поступил в той ситуации? Так же, как этот молодой горячий орел, или спасовал, струсил, сдался? М-да уж».

Делягин еще раз окинул Синцова оценивающим взглядом. Зеленые глаза, чуть пухловатые губы, покатые плечи, жилистые смуглые руки, горделивая осанка еще не уставшего от жизни и службы в пустыне чекиста. «Пожалуй, один из лучших моих оперативников в этой дыре! Жаль парня, засыхает без настоящего дела, без простора и связей».

— Николай, твоя пишет тебе? — вдруг спросил капитан, щурясь от табачного дыма.

— Вы же знаете, товарищ капитан, — Синцов сглотнул, опустил взгляд, сжал кулаки, — без права переписки. Зачем нарушать установленные руководством комиссариата требования, зачем навлекать новые проблемы? Я еще потерплю. Надеюсь, и она ждет и верит!

— Все будет хорошо, Николай! Уверен, скоро тебя реабилитируют и вернут прежние место и должность. Все, ступай. У меня завтра митинг трудящихся района, куча дел и приезд первого секретаря райкома. Иди, лейтенант Синцов, и пусть на твоем участке все будет спокойно и тихо. Удачи!

— Есть! Спасибо, Андрей Михайлович.

Синцов поднял с пола тяжелый вещмешок, быстрым заученным движением накинул фуражку, козырнул и вышел из кабинета. Капитан постоял еще минуту, докуривая папиросу и размышляя о своем сотруднике, скользнул взглядом по висящему на гвозде автомату, вздохнул и снова уселся писать план мероприятий на Первомай.

Четверть часа ушло у Синцова на получение продуктов и комбикорма для верблюда у старшины Щербича. Оставив прессованный тюк саксаула и ржавое ведро с мутной водой возле животного, грустными глазами рассматривающего пыльную улицу и сиротливо сидевшего на завалинке аксакала с клюкой, Николай с двумя сидорами прошествовал вокруг дувала[16] и проник под виноградный навес в тень амбара. Там обычно ютилась бочка с водой, не всегда свежей, но все равно драгоценной для путника, прибывающего раз в месяц издалека. Кто пополнял тару и ухаживал за лежаком под навесом, местная женщина или старик, ребенок или старшина Щербич, Синцову было невдомек, но он с радостью заметил полную бочку почти прозрачной воды, подушку с толстым ватным одеялом на топчане и скудную еду. На коробке из-под тушенки, набитой для устойчивости песком, его ждали полусухая лепешка, суп из фасоли, очищенная репа, а «на десерт» компот из урюка в граненом стакане. Синцов потер ладони и стал раздеваться, предвкушая кайф от долгожданной помывки и халявного обеда. А уже через десять минут он сопел на лежаке, до половины тела закрывшись рваным одеялом, и видел во сне свое прошлое…

* * *

В тот день Синцов, капитан ГБ[17] Особого отдела НКВД, впервые в жизни одетый в штатское, вышел с любимой девушкой в город. До этого он носил только служебную форму: китель или гимнастерку защитного цвета, галифе и фуражку синего, скрипящие кожей поясной ремень и портупею, до февральского указа сорок третьего года на вороте отливающие блеском прямоугольники и нарукавные шевроны, а с недавних пор погоны. Красавец офицер, подтянутый, коренастый, всегда чисто выбритый, с аккуратными усиками, он нравился женщинам. Но с некоторых пор они перестали его интересовать… Потому что у Синцова появилась Даша!

Милое кроткое создание, скрипачка Ленинградской академической филармонии, недавно эвакуированная по Ладоге, она не захотела ехать на Урал, а перебралась к бабушке в Москву. Здесь вступила в комсомольский отряд самообороны. Как и ее молодые товарищи, дежурила на крышах высотных зданий и в культурных центрах, с расчетами пожарников тушила очаги возгорания после бомбежек зажигательными зарядами. Патрулировала с народными дружинниками вечерние улицы, оказывала помощь двум детским домам. В один из поздних вечеров Даша и познакомилась с бравым шустрым капитаном, с проверкой объезжающим патрули и посты своих подчиненных. Поначалу Синцов показался девушке настырным и чересчур бойким, но после часа знакомства он уже казался ей истинным кавалером и вполне приемлемым ухажером. А геройский поступок капитана, совершенный им тут же, вообще намного приблизил его к сердцу Даши.

Воздушную тревогу объявили внезапно, в ночном небе замелькали лучи прожекторов, заблестели вспышки разрывов, трассеры испещрили тьму. Сирена, огласившая столицу, вмиг смела с улиц редкий люд. Бросились к бомбоубежищу и те, кто патрулировал сейчас Тверскую.

Бомба разрушила жилой дом прямо в ста метрах от убегавших Синцова, Даши и еще двух ее товарищей. Взрывная волна заставила присесть и потерять ориентацию, люди зачихали и закашляли от клубившейся пыли и облака дыма. Но Николай не растерялся, живо привел в себя девушку, приободрил шуткой парней. Отдал распоряжение водителю, чтобы тот подогнал машину и помог, а сам кинулся в пыльный туман. Даша поспешила за ним, придерживая на боку сумку, а на голове берет.

Оказалось, Синцов услышал детский плач. В полуразбитом авиабомбой здании горели руины, кричали раненые, поскорее старались выбраться живые. Пробегая мимо мертвых и искалеченных жильцов, капитан увидел женщину в разодранной ночной рубашке, с растрепанными волосами и окровавленным плечом. Но не она привлекла внимание офицера НКВД. Вверху, куда был устремлен ее полный сострадания и боли взор, болтался на паутине металлической сетки, ухватившись за торчавшую арматуру, ребенок лет пяти. Он плакал навзрыд, готовый сорваться с высоты третьего этажа на куски плит и кирпича. Слабые ручки скользили по железному пруту, огонь обнаженной взрывом квартиры подбирался все ближе и ближе. Грязная маечка, частично сползшие трусики, красная от крови ножка. Мальчик затих, и Синцов понял, что сейчас тот сорвется вниз, на острый край обломанной плиты или в пламя горящего комода. Кругом стонали и кричали, шуршал осыпающийся кирпич, сзади ахнула Даша, настигшая Николая и заметившая погибающего ребенка.

Синцов без промедления бросился прямо в гущу развалин, спотыкаясь и сдирая кожу рук, пачкаясь в саже и пыли. Он что-то кричал мальчику, по пути схватил плотную, начинающую тлеть с одного края портьеру, забрался на покатую плиту и, не сводя напряженного взгляда с болтавшегося ребенка, стал хлестать тряпкой горящую мебель, сбивая пламя. И уже почти погасил огонь, как парнишка сорвался с громким криком. Набросив штору на очаг пожара, Николай поднял руки и поймал падающее тело мальца. От удара они оба повалились и покатились по плите. Тут их встретила Даша.