— Не думаю, что тебе доставляет радость пугать людей до дрожи в коленях, — продолжал он. — А ему это нравится. Вероятно, ты не стала бы любыми средствами добиваться того, что захочешь. А Каприкорн именно так и поступает. И, к сожалению, у твоего отца есть то, что ему нужно.

Мегги глянула на отца, но он по-прежнему молчал.

— Каприкорн не реставрирует книги, как твой отец. Но одно ему удаётся превосходно — внушать страх. В этом ему нет равных. Это его ремесло. Хотя, думаю, сам он не ведает, каково это, когда страх сковывает тебя по рукам и ногам. Зато он прекрасно знает, как вызвать этот страх, как заставить его проникнуть в дома, в кровати, сердца и головы. Его люди разносят страх, словно чёрные вести, засовывают его под двери и в почтовые ящики, развешивают на воротах и стенах, пока страх не начинает распространяться сам, тихо и быстро, как чума. — Сажерук стоял теперь совсем рядом с Мегги. — У Каприкорна много людей, — продолжал он. — Некоторые поступили к нему на службу ещё детьми, так что, если он прикажет отрезать тебе ухо или нос, они, не раздумывая, сделают это. Люди Каприкорна одеваются во всё чёрное, словно грачи, только их хозяин носит белоснежную рубашку под чёрной курткой. И если ты когда-нибудь встретишь одного из этих молодцов, постарайся стать очень маленькой и незаметной. Понимаешь?

Мегги кивнула. У неё перехватило дыхание, а сердце бешено колотилось.

— Понятно, почему твой отец не рассказывал тебе о Каприкорне. Я бы тоже предпочёл рассказывать своим детям о более милых людях.

— Но ведь я знаю, что на свете живут не только милые люди!

Голос девочки дрожал от злости. А может быть, и от страха тоже.

— Да? И откуда же? — На его лице вновь появилась эта загадочная улыбка, грустная и одновременно надменная. — Тебе уже приходилось иметь дело с настоящим злодеем?

— Я читала про них.

— Ну конечно. Ведь это одно и то же, — засмеялся Сажерук.

Его усмешка обжигала, как крапива. Он наклонился к Мегги и посмотрел ей в глаза.

— Хорошо бы они остались для тебя только в книгах, — произнёс он тихо.

Mo поставил сумки Сажерука в конце автобуса.

— Надеюсь, у тебя там нет ничего, что будет летать у нас над головой, — сказал Мо, пока тот устраивался за сиденьем Мегги. — При твоём ремесле это было бы не удивительно.

Но не успела Мегги поинтересоваться, что же это за ремесло, как Сажерук открыл рюкзак и осторожно достал оттуда заспанного зверька.

— Раз уж наше совместное путешествие обещает быть долгим, я бы хотел познакомить твою дочь кое с кем, — сказал он Мо.

Зверёк был чуть меньше кролика, с пушистым хвостом, который прижимался к груди Сажерука, как меховой воротник. Он вцепился когтями в рукав хозяина и рассматривал Мегги блестящими, словно пуговки, глазами, а когда он зевнул, обнажился ряд очень острых зубов.

— Это Гвин, — сказал Сажерук. — Если хочешь, можешь почесать ему за ушами. Он сейчас очень сонный, поэтому не укусит.

— А вообще он кусается? — спросила она.

— Во всяком случае, — сказал Мо, садясь за руль, — я бы на твоём месте держал от него руки подальше.

Но Мегги при виде любого животного тут же хотелось погладить его, даже если у него были острые зубы.

— Это куница или что-то вроде того, да? — спросила она, осторожно проводя кончиками пальцев по шёрстке зверька.

— Да, из этого рода.

Сажерук достал из кармана штанов сухарик и сунул его зверьку в рот. Мегги гладила его по голове, пока он жевал, как вдруг почувствовала под шерстью что-то твёрдое — маленькие рожки, прямо за ушами.

— У куниц есть рога? — спросила она удивлённо, отдёрнув руку.

Сажерук подмигнул ей и запустил зверька обратно в рюкзак.

— У этого есть, — сказал он.

Мегги смущённо наблюдала, как он застёгивает рюкзак. Казалось, она всё ещё чувствовала пальцами маленькие рожки Гвина.

— Мо, ты знал, что у куниц есть рога? — спросила она.

— Да он приклеил их этому маленькому кусачему чертёнку. Для своих представлений.

— Что ещё за представления?

Мегги вопросительно посмотрела сначала на отца, потом на Сажерука, но Мо лишь завёл мотор, а Сажерук стянул свои сапоги, которые, похоже, повидали не меньше его сумок, а затем с глубоким вздохом растянулся на кровати Мо.

— Ни слова больше, Волшебный Язык, — сказал он, прежде чем закрыть глаза. — Я ведь не рассказываю о твоих секретах, а ты вот болтаешь о моих. Тем более для этого сначала должно стемнеть.

Мегги ещё целый час ломала голову над тем, что бы это могло означать. Но ещё больше её занимал другой вопрос.

— Мо, — спросила она, когда Сажерук захрапел, — чего хочет от тебя этот… Каприкорн? — Она понизила голос, произнеся это имя, словно так оно звучало менее зловеще.

— Книгу, — ответил Мо, не отрывая взгляда от дороги.

— Книгу? Ну почему ты не отдашь её?

— Так не пойдёт. Скоро я всё тебе объясню, но только не сейчас. Ладно?

Девочка уставилась в окно. Всё вокруг было чужим: дома, улицы, поля. Даже деревья и небо выглядели чужими, но Мегги к этому привыкла. Ещё никогда и нигде она не чувствовала себя по-настоящему дома. Её домом был Мо, его книги и этот автобус, который перевозил их с одного чужого места на другое.

— А у этой тёти, к которой мы едем, есть дети? — спросила Мегги, когда они ехали по длинному, бесконечному туннелю.

— Нет, — ответил Мо, — и, боюсь, она их вообще не очень любит. Но уверен, ты с ней подружишься.

Мегги вздохнула. Она помнила некоторых своих теть, ни с одной из которых так и не подружилась.

Холмы превратились в горы, склоны по обеим сторонам дороги становились всё круче, а некоторые дома казались теперь не просто чужими, но и какими-то странными. Мегги попыталась убить время, считая туннели, но, когда темнота девятого из них поглотила автобус, она заснула. Ей снились куницы в чёрных куртках и книга, завёрнутая в коричневую бумагу.

— Мой сад — это мой сад, — сказал Великан, — и каждому должно быть ясно, и уж, конечно, никому, кроме самого себя, я не позволю здесь играть.

О. Уайльд. Великан-эгоист

(перевод Т. Озёрской)

Мегги проснулась оттого, что стало очень тихо. Мотор, под монотонный шум которого она заснула, теперь молчал, а водительское кресло было пусто. Она не сразу вспомнила, почему спит не в своей кровати. Лобовое стекло было усеяно пятнами разбившихся о него бабочек. Автобус стоял возле железных ворот, зловеще поблёскивавших своими острыми пиками. Ворота целиком состояли из таких пик, которые словно ждали, чтобы кто-нибудь попытался перебраться через них, зацепился и долго беспомощно барахтался в воздухе. Девочка вспомнила одну из своих любимых книг о Великане-эгоисте, который не пускал в свой сад детей. Именно такими она и представляла себе ворота в его сад.