Но ничего. Мне не привыкать.

Работы нет. Жилья нет. Денег нет. Проблемы есть. Бандиты на хвосте есть.

Шикарный итог.

Шикарное начало новой жизни в Новом году, Сашка.

Все правильно.

Нехер таким, как ты, в сказки верить.

Не про нас это.

Я зябко передергиваю плечами, щурюсь на яркий, ослепительный снег, и, сунув руки в карманы, топаю прочь от барака.

Ничего. Прорвемся.

Деваться просто некуда.

— Слышь, у тебя штука есть?

Голос за дверью появляется примерно через пятнадцать минут после моего первого посыла. Не особо жесткого. Я по-привычке девочку-ромашку пытаюсь изображать. Но, похоже, тут не так срабатывает, как должно.

По крайней мере, сынок хозяйки комнаты, по виду наркоман с серьезным стажем, не впечатляется.

Первый раз он подходит ко мне прямо сразу после того, как его мамаша, отдав мне ключи и выудив последние пятьсот рублей предоплаты за грязную конуру в одном из бараков, сваливает в туман. С сынулей, что характерно, не общается, демонстративно поджимает тонкие губы и игнорирует все его завывания про бабки и про старую марамойку.

Высокие отношения, да уж.

Я проверяю замок на двери комнаты, прежде чем отдать последние имеющиеся у меня наличные. Нормально. Ломаный, конечно, и зайти — нефиг делать, но это если стараться. А тут, судя по виду и запаху, стараться некому. Сын хозяйки выглядит так, словно не сегодня-завтра коньки отбросит. На ногах язвы, воняют. Значит, на тяжести сидит, на аптеке.

Мне плевать.

Мне бы ночь переночевать. Или две.

Просто в себя прийти. Решить, что делать.

Не хотела я в это все возвращаться. Не хотела. Мечтала о другом.

Ага, Сашка, где ты, и где мечты?

Сажусь на стул, выдыхаю.

— Слышь, как тебя там? — гундосит наркоман, стучит в дверь, — дай взаймы, а?

— Извините, у меня нет ничего, — пищу я, стараясь придать голосу невинность и жалость. Может, отвалит?

Матерится, уходит.

Встаю, подхожу к окну.

Ну что, Сашка, такую жизнь ты хочешь, да?

Барак, давно подготовленный к сносу, и никак этого самого сноса не дожидающийся. На улице бело. И это хорошо. Грязищи не видно многолетней. Сюда не ездят скорые, из транспорта — только троллейбус.

Такси тоже не ездят. Здесь живут опустившиеся наркоманы, пьянь, полу-бомжи. Никому не нужные старики, никому не нужные дети.

И я вот теперь тут живу. Шла, шла, думала о чем-то, мечтала… Вот они, твои мечты, Сашка.

Вот оно, твое возможное будущее.

Нихрена.

Злость накатывает вполне ожидаемо.

На себя, дуру, так феерически впершуюся.

На Ваньку, тварь, так легко предавшего.

На неведомую мамашу, так легко оставившую меня в роддоме.

На…

— Слышь, у тебя штука есть? — гугнявый голос ложится на мою злость очень даже кстати.

— А как же!

Резко разворачиваюсь, подхватываю по пути тяжеленную табуретку, открываю дверь и с размаху уебываю этой табуреткой в лоб привалившемуся к косяку придурку.

Он валится на пол, верещит. Морда вся в крови. А я перехватываю оружие поудобней, подхожу ближе:

— Хотел чего-то?

— Нет! Дура! Отмороженная! Так бы и сказала, что нет! Чего сразу?.. — он отползает от меня по коридору в свою комнату, вереща и заливая пол кровищей из разбитого лба.

— А то приходи! Только стучи сначала. А то у меня, как из дурки выпустили, слух пропал. Могу, не разобравшись, уебать. Прям вот как сейчас.

Он еще что-то орет, уже из своей комнаты, за закрытой дверью.

А я подхожу к ней и для закрепления результата стучу табуреткой.

— И это, ты поменьше шляйся по коридору, а то у меня видения всякие бывают. Могу начать чертей гонять. Типа белой горячки, понял?

— Мамаша, сука! — воет он из-за двери, — так и знал, что без говна не обойдется! Тварь!

Я контрольно грохаю по двери табуреткой и ухожу к себе. Само собой, эти меры временные, до первого прихода у твари. Но, может, к тому моменту меня здесь и не будет уже.

Захожу в комнату, оцениваю степень чистоты постельного белья на допотопной кровати.

Брезгливо приподнимаю простынь.

И оставшиеся полдня провожу с пользой для организма и для мозгов. Потому что организм нагружается физическим трудом, а мозг не просчитывает варианты дальнейшей жизни (все равно в них ни одного хорошего, так чего мучиться зря?)

Мою порванными на тряпки простынью и пододеяльником комнату, чтоб не так страшно было прикасаться ко всему. Вытаскиваю на белый снег матрас и подушку, хорошенько выбиваю их найденной во дворе доской и вывешиваю сушиться сначала на балкон, а потом на батарею.

Знакомлюсь с соседкой снизу, по виду — вполне приличной бабулькой с легкой степенью маразма.

Разживаюсь у нее постельным и одеялом. Относительно не затасканным. В довесок получаю кружку, ложку и миску. А еще пару пачек роллтона, три пакетика черного чая и приглашение брать кипяток, когда мне надо будет.

Сука, да жизнь-то налаживается!

Поздно ночью ложусь в кровать, укрываюсь одеялом.

И выдыхаю.

Все, Сашка. Все. Дальше будет лучше.

Сосед опасливо шуршит тапками по коридору. Кажется, охренел от моего размаха.

Ну и пофиг. Спать.

Утром просыпаюсь с соплями и температурой.

Лучше будет. Ага.

Следующие три дня проходят в угаре. Лекарств у меня нет. Сил вставать нет. Да и смысла в этом тоже нет. Денег, чтоб хоть аспирин купить, нет.

Куда ни кинь — ничего нет.

Просто открываю и закрываю глаза. Удивляясь вяло. Моргнула — утро. Опять моргнула — ночь…

В бреду вижу почему-то своего случайного любовника. Виктора. Победителя. По жизни. Ага.

Он меня целует. Так сладко. Так сладко! Меня никто никогда так не целовал. Никто никогда не хотел так. Не брал.

Зачем я убежала от него? Дура… Явно бы в полицию не сдал…

Интересно, где он сейчас? Наверно, отдыхает, развлекается… Трахает красивых баб. И не вспоминает о стремной смешной Снегурке, чуть не обнесшей его дом.

Надо было остаться… Надо было…

— Ну чего ты плюешься? Пей! Тебе надо!

Горечь на языке, мерзкий запах перепрелых листьев. Мне в губы настойчиво пихают щербатый край кружки. Голос, трескучий, старческий, уговаривает выпить отвар.