сплетен вплоть до самых грязных. «Переулок, по которому мы идем, — рассказывал о. Илиодору иеродьякон Авраам, — иногда в шутку называется „Морганатический переулок“, потому что почти все его дома принадлежат морганатическим женам и любовницам русской царской фамилии».

За одно лето о. Илиодор из наивного юноши, сорившего пожертвованными деньгами у стен академии, превратился в проницательного пастыря, знающего всему цену. Месяцы, проведенные в Петербурге после академического курса, подготовили молодого иеромонаха к его будущему служению едва ли не лучше, чем предыдущие четыре года.

Характеристика

Наружность

О. Илиодор приступил к своему служению, будучи без малого 25 лет от роду. Самая активная политическая деятельность иеромонаха пришлась на ближайшие годы. Пожалуй, многих бед удалось бы избежать, если бы его более зрелые оппоненты делали скидку на его возраст.

Сам же о. Илиодор считал свою юность преимуществом перед противниками. Полемизируя с митрополитом Антонием (Вадковским), 26-летний иеромонах писал: «Мне кажется, — быть может, я в том и ошибаюсь, — самая моя молодость есть ручательство того, что я знаю чистое учение Христа, я действую согласно с этим учением в том именно, в чем обвиняют меня судьи и что, по мнению митрополита, происходит от моей молодости и неопытности. Дело в том, что я ведь человек свежий; меня не заела среда; я понимаю учение Христа, каковым оно является в святом Евангелии, а владыка митрополит имеет учение Христа, перешедшее, если так можно выразиться, чрез всю жизненную грязь…».

Однако через шесть лет Сергей Труфанов с сожалением признает, что по молодости «зарвался».

Казался он моложе своих лет. Его описывали как «почти юношу, с нежным красивым, женственным лицом, но с могучей волей». Словесные портреты 30-летнего о. Илиодора ничем не отличаются от более ранних: «несмотря на все пережитые невзгоды и неурядицы это по внешнему виду все тот же бурнопламенный и неутомимый юноша-монах».

Юношеский облик, долго его не покидавший, дал недругам повод для насмешек: «С внешней стороны Илиодор производит весьма оригинальное впечатление. Он моложав до крайности, кажется совсем мальчуганом, на которого невзначай надели монашеский подрясник и клобук и пустили гулять по свету без няньки».

Его наружность современники обычно определяли как «приятную», с «русским лицом», которое, по выражению одного почитателя, было «полно духовной красоты».

Правда, одному репортеру показалось, что красота эта — не природная, а создана монашеским одеянием о. Илиодора: «Без клобука его лицо плоско и неинтеллигентно. Клобук, скрывающий лоб, дает иеромонаху некоторую тонкость очертаний и уничтожает странное впечатление карандашной обрисовки его маленьких рысьих глаз». Однако через шесть лет отсутствие клобука не помешало другому репортеру восхищаться «мужественной красотой» повзрослевшего Сергея Труфанова.

Когда некий «Н. Р.» в московской «Новой земле» назвал о. Илиодора некрасивым, тот равнодушно ответил: «Все это может быть и истинно, но разве для проповеди правды Христовой нужна красота?».

Даже недруг иеромонаха Стремоухов проговорился, что он был «довольно благообразным», но сразу спохватился и прибавил: «совершенно незначительной внешности».

«Маленькие» и «далеко расставленные» глаза о. Илиодора казались кому-то «рысьими», кому-то «почти китайскими», однако больше запоминалось их выражение. «Но что особенно выделяется в нем, так это его глаза — жгуче-черные, блестящие. Взгляд их, в молчаливом состоянии, — созерцательный, самоуглубленный, с поволокой, и блестящий, когда говорит». Герасимову тоже запомнились «блестящие глаза». В других словесных портретах они «необыкновенно вдохновенные», «горевшие, безумные», «необыкновенно острые, пронизывающие», «безумные пристальные»; отмечали также «быстрый и проникновенный взгляд».

Лицо иеромонаха обрамляли небольшая бородка и «роскошные, вьющиеся волосы», привлекающие внимание на всех его фотографиях с отроческих лет и до старости. Необходимость следить за такой пышной шевелюрой его удручала: «я также очень тягощусь тем, что приходится причесываться, и жду с нетерпением, когда вылезут у меня волосы и я брошу навсегда расческу».

О росте о. Илиодора сведения противоречивы. Кому-то он казался высоким, кому-то — среднего роста. О. Саввинский и вовсе в этом вопросе запутался: «Росту О. Илиодор выше среднего, а стройность стана и вообще, пропорциональность его сложения, гибкость — производят впечатление, что он выше среднего роста». Один американский репортер писал о 6 футах, то есть 183 см. Однако по известному снимку, запечатлевшему стоящих Заикина, Распутина и о. Илиодора, видно, что последний гораздо ниже борца, имевшего рост 186 см.

Фигуру иеромонаха описывали как «нервную и подвижную». «О своем оригинальном костюме он поминутно забывает, а молодая кровь играет, жизнь вертит его, горячит и делает его таким же подвижным, как играющий в бабки приготовишка».

Строгий пост и вообще аскеза, которой неукоснительно держался о. Илиодор, отразились на его наружности. Он утверждал, что в нем «всего три пуда» весу. Его описывали как «худощавого», «худого, кожа да кости», «с подвижническим, истомленным, бледным лицом». «Отец Илиодор производит сильное впечатление своим внешним видом монаха-аскета. Но когда он говорит, это впечатление усиливается», — говорил некий чиновник.

Обычная его беседа не слишком отличалась от его проповедей. Герасимов вспоминал о «горячей речи» иеромонаха: «В разговоре он все время сбивался на тон оратора, пересыпая свою речь цитатами из Священного Писания».

Как и в проповедях, в жизни о. Илиодор говорил «крикливо», что рождало бесчисленные недоразумения со случайными встречными, недоумевавшими, почему он на них кричит.

«Волнуясь, — писал С. Кондурушкин, — он кричит нервным голосом с металлическими нотами, делает сдержанные, обнимающие, как бы что-то вбирающие в самого себя жесты. И вдруг засмеется заразительно, ласково, совсем по-детски. Я думаю, смехом-то лично он более всего к себе располагает».

Тот же автор упоминал о «неожиданно детской, застенчивой улыбке» иеромонаха, и она действительно подкупала, по словам о. Саввинского: «Улыбка его, а улыбается он часто, невольно располагает к себе».

Прихожане говорили, что о. Илиодор «всегда смеется, всегда веселый», а позже Труфанова характеризовали как «большую часть времени смеющегося».

Его проповеди и речи щедро сдабривались остротами, да и в жизни он, не совсем еще расставшись с детством, был горазд на шутки. То полицию разыграет, то репортеров, то сыграет с певчими в прятки, то затеет между прихожанами сражение арбузными корками.

Наружность иеромонаха настолько не соответствовала созданному газетами образу ярого погромщика и скандалиста, что личное знакомство с ним приносило удивление.

«Я ожидал встретить экзальтированного монаха, вероятно, несколько озлобленного, должно быть очень нетерпимого, с мрачным огнем в глазах и гневной речью. Ничуть не бывало: предо мной оказался совсем еще молодой человек лет около тридцати, в простой рясе, с золотым крестом на груди и значком духовной академии у ворота. Приятное и открытое русское лицо, обрамленное небольшой бородкой, ласковая, какая-то детская улыбка и по-настоящему детские наивные зеленоватые глаза, речь быстрая, превосходного русского чекана, — вот каким оказался на самом деле непримиримый проповедник, про которого ходило столько