вот наступает проповедь. Илиодор сразу становится неузнаваем. Что с ним случилось? Из спокойного, даже величавого монаха он мигом превращается в какой-то без нужды обнаженный нерв, взвизгивающий и невыносимо кричащий…».

Третий — в Саратове: «Крикливые, истерические возгласы, „крылатые“ фразы, размахиванье руками и чисто уличные выражения…».

Более лояльные к иеромонаху публицисты выражались осторожнее: «…звонкий голос о. Илиодора от напряжения из альта превращается в дискант, что очень неприятно звучит». «Когда о. Илиодор говорит, он сильно увлекается. Вся его речь горячая и порывистая, также порывистая жестикуляция, свидетельствуют о нервном возбуждении оратора».

Однако именно возбуждение позволяло иеромонаху безраздельно владеть вниманием слушателей. Его чувства мгновенно передавались толпе, магнетизировали ее.

К этим чертам следует прибавить особую скорость речи: «он слишком торопится — от этого иногда как-то проглатывает целые слоги и слова, и зачастую правильно начатая фраза к концу теряет смысл, мысль обрывается — и для слушателей значение ея остается темным».

Важной особенностью речей иеромонаха была жестикуляция. Он то простирал руки вперед, то топал ногами, то стучал посохом.

Обладая несомненными сценическими задатками, о. Илиодор умело вплетал в свои речи элементы диалога с аудиторией. Особенно он любил спрашивать слушателей: «Верно я говорю?», «Правду я говорю?», получая в ответ неизменное подтверждение. Этот нехитрый прием поддерживал их внимание.

Порой иеромонах шел дальше, развивая более сложные диалоги или изображая в лицах какие-то события. Например, беседуя с паствой о цирковом деятеле Никитине, о. Илиодор, к веселью слушателей, показал, как тот «кнутом коней гонял по цирку и при этом посвистывал».

Равнодушная к подобным приемам интеллигенция приняла его проповеди холодно.

«Речи его производили на меня слабое впечатление, — писал И. Ламакин. — Я чувствовал, что в любом из наших собраний, светском или духовном, он будет чужд и вызовет чувство если не враждебности, то досады».

«…его проповедь обычная, „ни горячая, ни холодная“, — вторил ему А. С. Панкратов. — Семинарская пропись гомилетики. Много на Руси есть безвестных священников, которых простое, но искреннее чувство выливается в проникновенных словах. Как ничтожен вечно шумящий бесталанный монах по сравнению с этими безвестными людьми!

Признаюсь, я был разочарован».

«Говорит он сплошь и рядом нелепости», — отмечал П. Г. Булгаков.

Даже сочувствующий публицист признавал: «Как проповедник, о. Илиодор не удовлетворяет вполне».

Интеллигенция слишком хорошо видела технические недостатки его проповедей. Например, гр. Татищев отмечал «туманность и обычную бессвязность его речи», а А. Королев писал: «Манера говорить у о. Илиодора удивительно своеобразная: проповедь его не связана решительно никакими правилами риторики и стилистики, говорит он от сердца, поэтому часто и перескакивает с одной мысли на другую, повторяется».

Но все это ему простилось бы, проповедуй он что-нибудь во вкусе прогрессивных кругов. Отец же Илиодор отстаивал православие и самодержавие, поэтому не мог бы иметь успеха среди интеллигенции, даже если бы строил свои выступления по математически выверенным схемам.

По той же причине правый публицист вполне одобрил его проповедь со всеми присущими ей недостатками: «в общем, речь его производит и на меня, слышавшего многих знаменитых проповедников и ораторов, удивительно сильное, неотразимое впечатление».

Отвечая всем недовольным разом, о. Илиодор сказал: «Газетные сотрудники и критики осуждают меня за то, что я не так говорю, не так стою, не так руками машу и т. д. Но послушайте вы, сотрудники, критики и шантрапа. Прежде чем осуждать меня, становитесь на мое место и проповедуйте, я вас с удовольствием буду слушать и тогда я посмотрю, как вы будете стоять, махать руками и говорить. Я уверен, что вы скажете так же, как сказал доктор Филимонов во время открытия памятника Гоголю; тогда он вышел на возвышенное место, болтнул два слова, высунул язык, погладил рукой по голове и ушел, а на другой [день] напечатали в газетах, что у Филимонова болела голова и он не мог говорить; так и вы бы сказали, как сказал Филимонов, но я сколько не проповедую, ни разу не высовывал язык, не гладил рукой по голове и не говорил, что у меня болит голова, а между тем я проповедовал во многих городах».

Настоящую же аудиторию о. Илиодора составляли крестьяне и мещане, на которых его приемы производили неотразимое впечатление. Проповедуемые же иеромонахом истины были у них в крови. По этим двум причинам он имел колоссальный успех в народе. Люди, подчас приехавшие издалека, утомленные, готовы были часами слушать речи о. Илиодора. Лишь исключительный интерес слушателей мог создать ту тишину, в которой каждое его слово слышали тысячи.

«Говорит о. Илиодор заразительно и слушателей увлекает до самозабвения», — отмечал репортер «Царицынского вестника» Е. В. Половинкин, по долгу службы не пропускавший ни одной проповеди.

«…на необразованную массу речи его, произносимые страстно и с ораторскими приемами, в доступной форме для простых слушателей, производят огромное впечатление», — отмечал прокурор Саратовской судебной палаты.

О. Илиодор был оратором лишь для простонародья и вполне удовлетворялся этим званием.

Характер

Сам себя о. Илиодор определял так: «Я донской казак по плоти, а по духу верный воин Христов». «Казацкая кровь» говорила в нем всегда. Его называли «страстным», «пламенным и бурным», «пылким», «великим ревнителем православной веры», в шутку даже «смиренно-боевым», а с неприязнью — «диким», отмечали «несокрушимость, мощь его духа», «необычайную силу духа», «горячий темперамент».

«Он, как бешеный конь, летит вперед… Ничего не видит… Для него нет препятствий…», — с горечью говорил о своем друге Григорий Распутин.

Лучше всего к характеру иеромонаха подходит образ огня. «…горю непреодолимым желанием послужить православной вере, Самодержавному Государю и многострадальной родине», — говорил о. Илиодор. «Он не живет, а горит, горит везде», — писала С. Смирнова, а враждебная газета как-то назвала его «человеком, сгорающим, не сгорая».

Подобный образ неоднократно использовал еп. Гермоген, которого «горящий» дух о. Илиодора приводил в восхищение. «…не нам, иерархам, гасить в молодом проповеднике эту Божию искру, эту святую ревность о Господе». «Этот инок — живой укор всем нам, пастырям церкви, — говорил преосвященный Гермоген. — Ведь мы так же должны были бы гореть духом, ревновать о пользе церкви ревностью Илииною. А мы…».

«…это душа не нашего дряблого времени, — писал об о. Илиодоре Л. А. Тихомиров. — У таких людей нет полуистины, а есть только целая истина, кроме которой они ничего не знают и знать не хотят».

Недруги называли поступки о. Илиодора скандалами. Он соглашался: «Для веры я готов скандалить и желал бы устроить такой скандал, как чудотворец Николай, когда ударил по морде безумного Ария, а с безбожниками иначе и поступать нельзя».

Темперамент внушил о. Илиодору любовь к полемике. Описывая один из своих споров, иеромонах наивно признавался: «Я испытывал удовольствие, что мне так удачно пришлось нагреть проклятых смутьянов-жидов».

Он отражал нападки настолько удачно, что преосв. Антоний Храповицкий заметил: «Бьют