О. Илиодор подшучивал над впечатлениями своих новых знакомых: «Я чай, думали вы махину встретить, страшилище саженное?».

Болезненность и неутомимость

О. Илиодор отличался слабым здоровьем. Желудок, испорченный чрезмерным постничеством, так и остался больным, заставляя своего хозяина пить по две рюмки вина «Сан-Рафаэль» в день «стомаха ради», по слову апостола Павла.

Долгие проповеди для многотысячной аудитории принесли о. Илиодору еще одну хроническую болезнь — катар гортани (ларингит). Например, 23.VIII.1911 иеромонах не смог провести беседу с народом, сославшись на боль в горле.

Болезнь обострялась от сырости и табачного дыма. По этой причине иеромонах не выносил курящих и курения, хотя смолоду сам был не чужд этой привычке. «Отвращение к табаку и табачному дыму доходит теперь у него до болезненности, — писал биограф. — Он свободно переносит пыль, какую угодно духоту и вонь, но малейший запах табачного дыма причиняет ему сущую муку».

Подводя итоги своему служению, о. Илиодор, между прочим, отметил, что «расшатал только здоровье свое, истрепал нервы, испортил кровь, надорвал грудь и сердце».

Тем не менее, этот «очень болезненный юноша», как называл его преосв. Антоний, поражал паству своей неутомимостью. «Летом в процессиях приходится часто с ним ходить, — дополнил Косицын. — Жара, пыль, еле дышишь… Мы все — на вид куда крепче его, измотаемся вконец, с ног валимся, а он бежит, поет и хоть бы что… Сапоги у него на толстых подошвах, с гвоздиками, тяжеленные, а он их будто и не замечает…».

Порой казалось, что он не нуждается ни в отдыхе, ни в пище. «К нему по справедливости можно применить евангельское изречение, что он не от мира сего и пища телесная не составляет для него насущной потребности — у него есть духовная». Однажды он провел народное собрание прямо после Литургии, не заходя в келию: «Я вот забыл о том, что у меня есть живот, что ему надо хлеба, воды, я плюнул на свой живот». В некоторые дни «он буквально был неразлучен с народом, без сна, без пищи».

«Напряженное состояние вождя — его стихия; не делать он не может», — восхищался И. Ламакин.

Впрочем, о. Илиодор сознавал, что в конце концов его организм не выдержит перенапряжения. «Вот еще лет десять поработаю, а там — на покой: больше не хватит, сгорю», — говорил он в 1911 г.

Манера речи

С первых же публичных выступлений получивший известность как выдающийся проповедник, о. Илиодор обладал уникальным ораторским дарованием.

Он говорил со слушателями на их языке, который одновременно был и его родным языком, языком прямолинейного и бесхитростного донского казака. Это чувствовалось даже в выговоре, характерном малороссийском акценте: фрикативное «г», «у» вместо «в» («узяли», «у Царицын»), «хв» вместо «ф» («доктор Хвилимонов»).

Речь выдавала в нем человека, выросшего в деревне. Нередко он заимствовал образы из крестьянского быта: кабан, напавший на брошенного нянькой младенца, свинья, открывающая носом дверь хлева, другая свинья, залезшая в огород рыть капусту, чучело, распугавшее ворон и воробьев, и т. д.

О. Илиодор говорил так, как говорили на его хуторе, с соответствующей лексикой: «Смотрите: давно уже мы послали гласным московской думы телеграмму, а они до сих пор не могут очухаться: здоровую мы задали им толкоушину, а теперь дадим и пинка в спину!». От сложных терминов он сознательно отказался, нарочно избегая «употребления не только иностранных слов, но и литературных, мало употребляемых в обыденных разговорах».

О. Илиодор был воплощением человека, который, что называется, за словом в карман не лезет. Язык иеромонаха был удивительно меток. Насолившего ему городского голову о. Илиодор назвал «головой без мозгов», о владельце пароходства заметил, что он не поплывет на тот свет на своих пароходах, просил у благодетелей денег на борьбу с наследием гр. Л. Н. Толстого, поясняя, что «сожжет его учение, но не хватает дров», и т. д.

Обладая недюжинным сатирическим талантом, проповедник щедро сдабривал свои речи остротами. Когда однажды в заседании городской думы читали газетный отчет о его речи, гласные и публика не могли удержаться от смеха. «Речи иеромонаха очень выигрывали в своей трагикомической стороне при чтении в такой торжественной обстановке».

При этом многие шуточки о. Илиодора поражают своей низкопробностью. Например, прервавший проповедь паровозный свисток был уподоблен крику «жида», а связь между русской интеллигенцией и евреями оратор характеризовал так: «русские дураки ухватились за жидовские хвосты и стали их нюхать, от хвостов несет чесноком, и им кажется, что пахнет конфектой». А вот другая псевдополитическая острота: «Вот у графа Витте был недостаток, он был курносый. Граф отправился за границу и сделал себе нос и таким образом стал с носом». Эти сомнительные цветы красноречия порядком веселили невзыскательную илиодоровскую аудиторию, одновременно повергая интеллигенцию в глубокий шок.

Не только слова, но и мысли проповедника были понятны самому темному слушателю. Вот, например, как о. Илиодор рассказывал о нанятом им землекопе-лодыре: «один бок себе почешет, другой бок почешет, затем посмотрит на меня, — а я нарочно от него отвернусь, будто не вижу, — и пойдет себе по-над стенкой куда-нибудь с глаз подальше».

А вот как он говорил о пороках, развившихся среди царицынцев в его отсутствие: «Слыхал я тоже, что после моего перевода в Новосиль и отъезда отсюда многие из вас перепились с горя и стали пьянствовать. Ведь известно, что русский человек пьет и с горя, и с радости. Так вот вы стали пить с горя, а Филимонов, Федоров, Максимов и другие перепились с радости, что меня убрали отсюда. Очень жаль, что я не могу поехать теперь в город и сам посмотреть. Должно быть, по городу много теперь шатается и валяется пьяных».

Доходчива была и внешняя сторона речи о. Илиодора.

Без каких-либо технических приспособлений, силами исключительно своих легких, он запросто мог произнести речь для 10 тысяч человек так, что каждый из них отчетливо слышал его слова. «…голос у него тонкий, да резкий, так вот наскрозь и пронизывает. Поет, говорит так, что где бы кто ни стоял — всем слышно», — отмечали прихожане. Они также говорили, что «его услышишь и поймешь за три версты». Ценой этого громогласия были мучившие проповедника хронические болезни дыхательных путей.

Второй и главной особенностью публичных выступлений о. Илиодора была их необычайная страстность, порой на грани истерики.

«В нем чувствуется что-то больное, — писал публицист, слушавший его в Туле. — Не речь, а какой-то сплошной крик с болезненными взвизгиваниями, сильно действующими на нервы.

Когда слушаешь Илиодора, то все время не покидает впечатление:

Вот-вот он оборвется, упадет, приедет карета скорой помощи и увезет его в больницу…».

Другой публицист слушал его в Царицыне: «Но