от Бодариска до Маллен-Гроска. Пуля пропахала кожу на виске, глаза закрыты, но сердце бьётся. Живуч, мерзавец, думал Гриос, перенося контуженого к дому у дороги. Благодари богов, что мозги не вышибло…

Следом за Гриосом к крыльцу настороженной походкой приближалась вороная.

— Ага! Явилась, желтозубая! — приветствовал ее гвардеец. — Когда хозяин сам всю работу сделал, перед ним и задом повертеть можно? А то, что у хозяина спину ломит и башка не ворочается — не твоя печаль? А, Варрачуке?

Этим именем чаттарские пастухи называют чёрную сколопендру — страшную ядовитую сороконожку, что обитает в скалах.

Помяв ладонью затылок, он тяжело опустился на крыльцо и привычно полез в карман — за трубкой.

— Ох ты, Бог ты!.. Великий Мастер! Ну же и послал ты мне, друг сердечный, мороку. Мало, что подстрелил попутчика… Правда, он и сам пуляет неплохо, но всё грех на душу… И нечего на меня ласково смотреть! — снова обратился он к Варрачуке.

— Чёрт, да так и примерзнуть недолго! — продолжал он. — Думают они открывать, или им дверь высадить?.. Ну-ка, сынок, — нагнулся он к парню, — позволь взглянуть, не зря ли дяде Гриосу пришлось осадить твою милость среди дороги…

Последние слова он произнес машинально, рассматривая изрядно помятый на углах треугольник, на котором не значилось ни адресов, ни фамилий.

Проглядев конверт на свет, чаттарец без долгих раздумий вскрыл письмо и длинным узловатым пальцем повёл вдоль имени адресата.

Ему не понадобилось глубоко вникать в квадраты тагр-косских букв. Несколько самых первых знаков сами сложились в хорошо известное имя и — внезапно и грозно посмотрели на него с листа бумаги…

Он попробовал прочесть ещё раз. Вышло то же самое.

— Судьба… — произнес он в волнении и, едва не упустив трубки, поднялся на ноги. — Одно к одному…

Взгремели, застучали за спиной засовы.

— Эй, хозяин! — усаживаясь в седле, крикнул он. — Присмотри хорошенько за этим парнем. Как очнется, первым делом передай, что его пакет дойдет без задержки, понял? Лично в руки полковнику Даурадесу!

В это время со стороны Коугчара, быстро приближаясь по идущей под уклон дороге, показались семь или восемь всадников в ярко-зелёных мундирах и касках с гребнями.

Ни тагры, ни чаттарцы во время верховой езды не подскакивают так высоко в сёдлах…

— Та-ак, — сквозь зубы сказал Гриос.

— Эй! — позвал он. — Посмотри-ка туда. Ты ничего не видел и не знаешь, понял?..

— Эа! — ударил он шпорами Варрачуке.

Вороная взлетела на дыбы и, рванувшись, понесла своего хозяина прочь, по дороге на Бугден.

5

Раскалённый шар восходил в это время над морем. Волны долгими пластами тянулись к берегу. Там, в розоватой шипящей пене суетились и вновь пропадали в прибое тысячи и тысячи мельчайших живых существ.

Прибой делает жизнь и смерть равноценными. Отсюда, из морской пыли, взошли на землю боги — чтобы создать этот мир, феи — чтобы вдохнуть в него душу, и люди, в чьих сердцах ритмы прибоя звучат и поныне. Сюда, на берег океана принес Хайяк покаянье в смерти Бальмгрима…

Так говорят предания.

— Ти-инчи-и!

Тинч остановился. Покусывая губы, смотрел, как, кубарем скатившись с дюны, взрывая башмаками песок, спешит к нему Таппи.

Несколько минут назад Тинч, пользуясь суматохой, попросил малыша отомкнуть входную дверь, незаметно выскользнул наружу и немедленно зашагал в сторону моря. На подоконнике у лежанки он заранее оставил плату за ночлег — несколько серебряных монеток с отверстием посередине — "жерновков", как называют их в Тагр-коссе.

Именно эти деньги зажаты были теперь в кулачке догонявшего его малыша.

— Тинчи! Папа сказал, что если ты будешь бросаться деньгами, отец тебе дома, верно, здорово всыплет. А ещё он велел сказать, что у нас, деньков так через десять, можно будет хорошо заработать, и чтоб ты, если не остаёшься сам, послал бы кого с дороги… А мама передала припас на дорогу. Здесь рыба, хлеб, картошка… Хлеба маловато, правда, мука почти кончилась. Да-а, — махнул рукой Таппи, — до Коугчара недалёко, а в городе — не то, что у нас, всего хватает.

Тинч запихнул в объемистый карман куртки что-то угловатое, тёплое, бережно завернутое в холстинку. Выбрал из монет одну:

— Повесишь за шнурок на шею… Чего это ты? Ну, вот! — прибавил он, заметив, что губы у малыша поползли одна наискосок другой, а большие удивленные глаза заморгали чаще обычного.

— Тинчи, а ты насовсем уходишь?

— О-ах! — выдохнул Тинч и задумался. — Может, вернусь ещё… А ты не ошибся? Отец твой так и сказал: "полк Даурадеса"?

— Так и сказал: "полк Даурдеса"…

— Надо говорить не "Даурдес", а "Даурадес", — поправил Тинч. — Это старинная фамилия. Ударение в начале и в конце.

— Ну да! — махнул рукой Таппи. — Он и удивился, что за имя такое, "Даура-Дес" — "Железная Лапа"… Ой, — спохватился малыш, — там келлангийские солдаты приехали! На папу кулаками замахиваются. Мне домой бежать нужно!

— Я приду, — сказал Тинч. — Вот только… с кем надо повидаюсь и приду.

— С отцом?

— И с ним. Ты пока… маму береги как можешь, понял? Ну, будь здоров.

Они крепко обнялись, хлопнули друг друга по плечу и — разошлись каждый в свою сторону.

— Тинчи-и! А кто он, твой отец?

— Мой отец — каменщик! Мы с ним — работяги!

Не дойдя первой же дюны, Тинч в нерешительности замедлил шаги и прислушался.

Со стороны дома у дороги не долетало ни звука. Ни крика. Ни выстрела…

Тогда он расстегнул карман, в котором хранилась книга. Из внутреннего отделения осторожно вытянул чётки, составленные из обточенных кубиков окаменелого дерева. На каждой из орехово-жёлтых граней чернел особый значок.

Сосредоточась, он набрал в грудь свежего воздуха, зажмурил глаза и, перемешав косточки чёток, сплюснул их между ладонями.

Открыв глаза, около минуты рассматривал получившийся узор. Чуть слышный голос сказал изнутри:

"Иди куда идёшь. Дом, в котором ты провел ночь, не потерпит ущерба. Неожиданное обстоятельство остановит врагов. Торопись. Тебя ждут дома".

; Вернусь ли я сюда? — спросил он, и снова перемешал и сплюснул кубики.

По виду новый узор напоминал языки огня. Внутренний голос на сей раз молчал…

Тинч пожал плечами, вздохнул и, вначале медленно, с оглядкой, затем всё быстрее зашагал вдоль полосы прибоя.

Он шёл быстро — ему нравилось так идти. В его лохматых, отросших за зиму волосах плясал попутный ветер, ветер Бальмгрима, ветер судьбы и удачи.

Эта земля была землёю Тинча. Этот ветер, поднимающий грузные, чёрно-красные от рассветного солнца волны, наполнял его лёгкие. Эта жизнь была его жизнью, и от простой догадки, что это действительно так, он с мурашками по коже ощущал, как