жирно; советская власть ему будет не по зубам, и не такие волкодавы на этом шею сломали; так что разумнее будет, рассудил он, хорошенько отдавить мозоль какому-нибудь ее особенно неприятному представителю.

Свой выбор Ненаглядов остановил на Красногорском. Красногорский точно работал на них, на гаишников в смысле. В этом не было никаких сомнений. Иначе чем же можно было бы объяснить тот факт, что пока Ненаглядов сидел, Красногорского выбрали в член-коры. Вся профессиональная среда точно знала, что это было место Ненаглядова.

Подлец Красногорский не только занял чужое место, но еще и использовал его для того, чтобы дополнительно сплющить в лепешку им же самим устраненного соперника. В качестве член-кора он установил контроль над одним очень важным сектором культурного наследия и получил под начало артель неплохих работников, в то время как Ненаглядов от этого источника сырья был совершенно оттерт. В результате артель Красногорского сделала целый ряд открытий, проходивших по категории «выдающихся». Ненаглядов еще в 31-м году обнаружил эти залежи и в 37-м почти наложил на них лапу, но тут его выключили. А когда он вернулся, оказалось, что участок уже застолбили другие разведчики нового и обкрутили его таким колюченьким забором, что ни один посторонний доступа туда уже не имел.

Сперва Ненаглядов пытался атаковать их сверху. То есть он попробовал сконструировать теорию, из которой было бы видно, что все это сырье не имеет той ценности, которую ему приписывают. Но тут он дал маху. То ли за двадцать лет пребывания на периферии он утратил чутье момента, то ли ему в капезе мозги все же маленько по-отшибли, но ему взбрела в голову неумная мысль попрекнуть бригаду Красногорского в пристрастии к Достоевскому. Хуже ничего нельзя было придумать, потому что производственные нормы уже резко изменились; Достоевский как раз пошел в большую переработку; и когда Ненаглядов начал свои наскоки, никто уже не мог даже понять, что он собственно хочет — так далеко зашло.

Да и теоретический фронт оказался вообще узковат для конкурентной борьбы. Подлинно научная теория была уже вполне отстроена, все в ней притерто и приглажено, и человеку с фантазией там уже было не развернуться. Ненаглядов покряхтел, покряхтел и бросил. Можно было, конечно, пойти еще дальше вверх, туда, где некоторые изобретательные работники вроде как набрасывали метатеорию, но на это дело Ненаглядов не потянул: что ни говори, шестьдесят лет не шутка, и ум не так поворотлив, и времени в обрез. Пришлось успокоиться.

Но оппозиционные настроения уже вовсю гуляли по хорошим домам, молодежь ценила в Ненаглядове дореволюционное прошлое, короткая отсидка придавала ему веса, Ненаглядов чувствовал, что ему отведена все же некоторая роль, и старался ее выполнять. С Достоевским он, конечно, пролетел крупно, не сорвав аплодисментов, так сказать, ни в залах, ни на вокзалах. Но он сам этого как-то не заметил и правильно сделал, потому что прошло немного времени и оказалось, что никто этого не заметил, а может, просто позабыли. Это вполне объяснимо, потому что после долгого застоя в культурном производстве в оборот стало прорываться столько всякого культурного товару, что даже самые бойкие работники с ног сбились. Один только Серебряный век прямо-таки переполнил каналы обращения, так что к концу семидесятых годов товар даже пошел на экспорт, и самые шустрые разносчики ухитрились и сами с этим товаром экспортироваться, где и наладили пару вполне прибыльных цехов, получая прямо валютой.

До Ненаглядова постепенно дошло, что наступившее время коренным образом отличается от промелькнувшего в одном важном отношении. В прошедшем времени товар и капитал были фиксированы, и надо было бороться за то, что было назначено наперед в обработку и обращение. В настоящем же времени содержание рынка и производства приобрело некоторую неопределенность и можно было сунуться на рынок с таким товаром, которого пока что никто не предлагал.

Образно говоря, на разграбление попали две-три новых пирамиды, до которых до сих пор еще не докопались. Реабилитация, так сказать, открыла возможности для экстенсивного развития культурного производства. Большая чистка сильно помогла культуре: она перевела целую плеяду артистов из функционирующих конкурентов в культурное наследие, то есть в кондиционное сырье. Частью этого кондиционного сырья оказался и Свистунов, и Ненаглядов положил на него глаз. Удобно все-таки иметь дело с умершими артистами: валяй их и так и сяк, хоть веревки из них вей, можешь даже по нескольку раз, по сто раз, по тысяче. И при этом не только они создают тебе рабочее место и обеспечивают доходы, но еще на тебя как бы падает их благородная и заслуженная тень.

Но надо торопиться. Слава богу, за какие-то двадцать лет спихнули в историю свеженький культурный слой на радость и утешение потомкам. Теперь, чтобы его обратно разгрести, понадобятся толковые работники. Но, как уже было сказано, торопиться надо. Потому что народ очень предприимчив стал. По причине отсутствия свободы в области текстильной промышленности и таксомоторного промысла очень энергичные таланты подались в академическое производство. С ними шутки плохи. Глядишь, все новое сырье в момент растащат. Надо быстро хватать.

Ненаглядов схватил Свистунова. Он доил Свистунова уже лет пять, когда к нему на кафедру заглянул юный Привалов со своим архивом. Ненаглядова чуть инфаркт не хватил. Он совершенно ошалел, хотя лукавый Привалов принес ему для начала всего лишь тоненькую пачечку черновиков и два-три письма к сестре. Ненаглядов тем не менее догадался, что у Привалова еще кое-что есть в заначке. Где уж было начинающему Привалову хитрить с таким муравьедом.

Ненаглядов хотел было сперва Привалова запугать. Дескать вам, молодой человек, все равно одному с этим делом не справиться. Так что выкладывайте все, что есть, на стол, будем работать вместе.

Но Привалов, хотя и не был еще достаточно хитер, но жила, как мы говорили раньше, был порядочная. Он чуял, что Ненаглядов его насквозь видит, но твердо заявил, что больше у него ничего нет. Все, что Ненаглядову удалось из него выжать, так это соавторство. Но тут даже было неясно, кто у кого взял и кто кому дал, потому что юному Привалову ненаглядовское соавторство сразу открыло двери во многие академические кабинеты, а самое главное, все поняли, что Ненаглядов присосался к чему-то очень богатому, и стали обхаживать Привалова, завлекая его на всякие семинары, конференции и даже в долю.

И опять Привалова уберегла трезвая голова. Просто удивительно, как ему удалось проскочить сквозь все соблазны и не развратиться. Несомненно, у него был талант. И он не растратил его на пустяки, а строил свое дело, расплачиваясь той наличностью,