Апыхтин опустился в низкое кресло, откинувшись на спинку так, что оказался почти в полулежачем положении. Поэт же осмелился присесть лишь на самый краешек кресла. Свой затертый белесый пакет он положил на колени, сделал судорожное глотательное движение горлом и затравленно посмотрел на Апыхтина, не решаясь произнести ни слова.

- Да вы садитесь удобнее, - сказал Апыхтин. - Поговорим, посудачим. У вас как со временем? Найдется минут пятнадцать-двадцать?

Для мужичка это предложение было столь диким, столь неожиданным, что он опять, не произнеся ни слова, лишь как-то глотательно кивнул.

- Конечно, - наконец выдавил он из себя. - Найдется.

- Вот и отлично! - обрадованно сказал Апыхтин. Он прекрасно сознавал, какое впечатление производят подкрепленные должностью его полноватость, темный костюм, опять же борода. - Чай? Кофе? Или, может быть, коньячку?

- Чай, если можно, - выдавил из себя поэт, но успел, успел в доли секунды заметить Апыхтин мимолетную искорку в его глазах и твердо, безошибочно понял, что счастлив был бы тот глоточку коньячку, не чай ему был нужен, не кофе. Но Апыхтин продолжал умело и ловко лепить ту легенду, тот образ, тот рассказ, который, как он был уверен, много раз прозвучит и со страниц газет, и с экрана телевизора, когда он же, Апыхтин, попросит директора студии дать пять минут поэту, когда попросит редактора газеты дать поэту четвертушку полосы и тот взахлеб, искренне и благодарно сотню раз вспомнит и эту рюмку коньяку, и надежный банк «Феникс», и щедрого, великодушного его председателя, мецената, спонсора и дарителя.

- А может, по глоточку? - Апыхтин показал пальцами расстояние, равное примерно ста граммам в стандартном стакане.

- Ну, знаете, если уж это самое… То оно, конечно… Может, вроде того что и неплохо бы… - Поэт смотрел на Апыхтина почти с ужасом - не хватил ли чересчур.

- Вот это здорово, это по-нашему! - Апыхтин нажал неприметную кнопочку, и в дверях тут же возникла Алла Петровна. - Аллочка, нам, пожалуйста, коньяк, кофе… Ну и сама чего-нибудь придумай.

Не произнеся ни звука, Алла Петровна исчезла, как бы испарилась, будто и не было ее вовсе.

- Итак, вас зовут… - Апыхтин замолчал.

- Серафим Иванович. С вашего позволения.

- А фамилия?

- Чувьюров. Чувьюров моя фамилия.

- Слышал, - соврал Апыхтин совершенно спокойно. - Знаю ваши стихи. Ведь вы член Союза писателей?

- Да уж лет двадцать! Семь книг вышло… Но, знаете, все при советской власти. С переменами в общественной жизни книжки… приказали долго жить.

- Книжки кончились, но дух-то остался?! - гневно воскликнул Апыхтин.

- Не поверите… Пишется… Как в молодые годы! Да что там юность, молодость, зрелость… Лучше пишется - сильнее, безогляднее.

Апыхтин не ответил - в кабинет вошла Алла Петровна и внесла на подносе две чашечки растворимого кофе, лимонные кружочки, посыпанные сахаром, коньяк. По острому взгляду, который поэт бросил на бутылку, Апыхтин понял, что тот оценил и качество коньяка, и то, что бутылка открыта всего минуту назад, и то, что тонкие стаканы на подносе достаточно емкие, в них наверняка войдет граммов по сто пятьдесят. Еще не выпив ни глотка, не вдохнув запаха коньяка, Чувьюров вроде как слегка захмелел.

- Представляете, две книги были набраны в Москве, в разных издательствах! Две книги! Итог жизни! И оба набора рассыпали. Невыгодно, говорят. Пишите, говорят, детективы!

- Значит, надо писать детективы! - подхватил Апыхтин, щедро наливая коньяк в стаканы. Знал искуситель, твердо знал, что и об этом сложатся легенды, и о глотке коньяка будут стихи в его честь.

- Детективы - особая статья, - печально заметил поэт, поднимая свой стакан. - Изобретательный ум, взгляд на жизнь… Как бы это выразиться…

- Не столь трепетный? - уважительно спросил Апыхтин, и это был его первый выпад, неосторожный, незапланированный. - Выпьем, - сказал он, уходя в тень, не настаивая на своем вопросе, а даже как бы о нем и позабыв.

Поэт выпил до дна, замер на какое-то время, прислушался к себе и, словно убедившись, что все получилось так, как и задумывалось, с облегчением поставил стакан на столик.

- Да, можно и так сказать, - проговорил он уже твердо, даже с некоторым вызовом, видимо, коньяк придал ему уверенности в том, что живет он достойно и по совести. - Не столь трепетный. Это вы правильно изволили заметить. - В его словах зазвучали нотки горделивой церемонности.

- Итак - деньги? - Апыхтин безжалостно оборвал поэта, уже готового излиться чувствами, мыслями, а то и стихами.

- Да, Владимир Николаевич, да… С сожалением приходится признать, что мы пришли к тому времени, когда все упирается в деньги.

- Для этого не надо было никуда идти, - жестко заметил Апыхтин - поэт ему надоел, а кроме того, легкий, почти неуловимый выпад Чувьюрова почему-то его задел, он почувствовал, что старикашка, сидящий перед ним, бывает другим - горделивым, обидчивым, под хмельком даже готовым оскорбить человека, который отнесется к нему недостаточно уважительно. - Для этого не надо было никуда идти, - повторил Апыхтин. - Всегда и все рано или поздно упиралось в деньги. Разве вы этого не знали раньше?

- Как-то о другом были мысли, - ответил поэт, и эти слова тоже не понравились Апыхтину - в них прозвучала почти неуловимая нотка превосходства. Дескать, вы о деньгах, а мы внизу-то о духовном помышляем, может быть, даже о возвышенном.

- Главное, чтобы были мысли-то! - рассмеялся Апыхтин, осаживая поэта. - О чем пишете, Серафим Иванович?

- Как вам сказать… - Коньяк разбирал старикашку все сильнее, и теперь у него уже пошли жесты - этак раздумчиво он раскрыл мятую, как у обезьянки, ладошку и отвел ее в сторону. - Знаете ли, поэтическое восприятие жизни, художественное осмысление происходящего, объяснение в любви к этому прекрасному миру… - Поэт развел в стороны обе ладошки, как бы показывая Апыхтину тот мир, о котором он пишет с любовью, может быть, даже с восторгом, мир, ему, банкиру, недоступный.

- Это здорово! - искренне воскликнул Апыхтин. - Президента в стихах не материте?

- Упаси боже! - в ужасе отшатнулся Чувьюров на спинку кресла.

- Коммунистов к власти не призываете?

- А что их призывать… Они себя показали, - ушел от ответа Чувьюров, ловко ушел, не смог не отметить Апыхтин. Но хватку не ослабил и задал уточняющий вопрос:

- Значит, не призываете?

- Нет, - твердо ответил поэт. - И могу ответственно повторить - нет! - При последнем слове он осторожно покосился на свой целлофановый пакет, как понял Апыхтин, собираясь в удобный момент изъять те стихи, в которых он благосклонно пишет о прежних временах. А как он может о них писать неблагосклонно, если у него семь книг вышло в Москве, если его в Союз писателей приняли, если ему наверняка квартиру дали, в делегации разные включали - в Болгарию, Румынию, может быть, даже Корею…