опять же, как следствие технического развития и прогресса, изменений условий труда и жизни, то…

– Ты сам то хоть немного веришь во всю эту высоконаучную хуйню, которую сейчас тут выдал? – Сергей негромко и невесело засмеялся каким-то необычно трезвым для его нынешнего состояния смехом, – Заученно повторяешь типовые догмы, вбиваемые с детства в каждого. Это у тебя-то «изменившиеся условия труда», тебя лично эти этика и гуманизм коснулись? Ты раб, подстилка, подтирка для задницы всех тех, кто выше тебя, они с тобой в любой момент могут сделать все, что пожелают и никакие правила с законами не спасут, они для них и писаны. И я точно такой же раб… только в том обществе свободного насилия, анархии и завоеваний, которым нас так пугают, у нас с тобой, возможно, был бы какой-то шанс и самим тоже пробиться… а сейчас, против сложившейся и окрепшей системы никакого. Два ничтожных муравья перед каменной многометровой стеной… даже нет, на каменную стену можно было бы влезть, скорее, огненной стеной. Сунься – и сразу сгоришь дотла. Что сейчас объявляется самым страшным и недопустимым для современного общества победившего гуманизма? Радикализм, экстремизм и тому подобное… Иначе говоря, чтобы с тобой ни случилось, обязан терпеть и утираться. А если вздумаешь хоть немного восстать и оказать сопротивление распоясанному хаму или не дающему жить буйному соседу сверху, то незамедлительно обрушишь себе на башку карающую мощь всей системы.

– Полагаю, ты сейчас, скажем так, несколько пьян, поэтому и настолько однобоко все оцениваешь, – Вадик продолжал качать головой, но взгляд у него был какой-то странный, совершенно ему не свойственный, будто что-то глубоко в душе все-таки Сергеевы слова у него зацепили, – Да, мы в самом низу социальной лестницы, но живы же, нас унижают, но особо не трогают… Можно уйти в эту, как ее, внутреннюю изоляцию, что я периодически и делаю… А раньше, во времена феодализма там, античности, постоянных войн всех со всеми, которые ты вспоминаешь, так просто давно убили бы как самых слабых…

– Очень возможно, кто же спорит. Но, повторю, был бы шанс… которого теперь нет и быть не может. Мало того, и это еще не все, даже, вероятно, и не главное…. А главное, что все мы есть добровольные рабы, безумно счастливые собственным рабством, имею в виду, не только мы с тобой, но и почти все население этой планетки… Это везде, это вокруг нас, это вдыхается с воздухом каждый день и каждый час… Как ты сказал, прикрывается все гуманизмом и заботой, типа, все для блага, все для людей, прогресс и истинные ценности? А знаешь, какой главный принцип рабства, на чем, вообще все построено, так скажем, что в основе самой системы? Чем, вообще, раб от человека отличается?

Наверное, Сергей снова переборщил с экспрессией – Вадик ничего не ответил, а в уменьшенных толстыми линзами глазах зажглось что-то диковатое… Привычный страх? Или, может быть, понимание?

– А я скажу чем, хоть ты, конечно, и сочтешь все это, в лучшем случае, пьяным бредом, в худшем же, решишь, что я бесповоротно сошел с ума и требуется незамедлительная помощь специалистов – типа, пока серьезных дров не наломал… Все верно, все вокруг, вся наша жизнь, навязываемый образ мысли как раз и заточен, что бы ты именно так и подумал. Но я все-таки скажу…

Вадик молчал и странно смотрел на него.

– В основе рабства как глобальной системы взаимоотношений лежит самый древний, базовый для любой живой твари инстинкт – самосохранение, жажда жизни. Стремление выжить любой ценой, даже жертвуя при этом личной свободой, правом самостоятельно собой распоряжаться и самому определять, каких ценностей хочешь придерживаться… Решать, что плохо, а что хорошо без чужих подсказок. То есть изначально, сразу предлагается выбор – либо прогнуться, подстроится под свод законов, что тебе предлагают, либо восстать… но потерять при этом все. Включая жизнь. Вспомни, когда обычно случались восстания рабов, в Древнем мире, к примеру? Когда рабы доходили до ручки и переставали ценить свою жизнь, готовы были с головы руками идти на вооруженных до зубов солдат, прекрасно понимая, что шансы на выживание меньше, чем один к тысяче. Но все равно выходили, потому что лучше умереть, чем дальше жить на положении подстилки для господина, не имея своей воли… Бесконечно, изо дня в день, поколение за поколением.

– То есть, – тихо спросил Вадик, – Если кто-то просто очень хочет жить и радоваться тому, что имеет прямо сейчас и не стремится к большему, к завоеванию и разрушению, то он, по определению, раб? Животное, променявшее свободу на спокойную жизнь?

Сергей медленно кивнул:

– Страшно звучит, еще страшнее это осознать, но это так. До меня самого это только сегодня, вот сейчас дошло… Может и правда, просто пьяную чушь несу, еще странно, что вообще что-то получается сформулировать, – Сергей замолк, прикрыв глаза, вслушиваясь в заполнившую кабацкий зал новую мелодию – тоже латиноамериканскую, но куда более мягкую, даже лиричную. Если предыдущая наводила на мысли о Че Геваре и суровых, бородатых революционерах, то сейчас мягкий женский голос, певший на непонятном, но таком красивом и романтичном языке, рождал в воображении образы пламенеющего над бескрайними южными морями закатного солнца и парусов одинокого корабля, идущего навстречу своей судьбе, которая может оказаться какой угодно, но, в любом случае, не станет бесконечным повторением уже пройденного, принесет с собой нечто, пусть и страшное, однако совершенно новое и неизведанное. Любители русских народных песен в противоположном конце зала притихли, Вадик тоже молчал – может быть, их проняла мелодия, а может, Сергей уже просто окончательно захмелел.

Он открыл глаза и увидел, что Вадик продолжает смотреть на него все с тем же странным выражением, словно ждет какого-то продолжения.

– А знаешь, что еще мы напрочь утратили в нашей сволочной жизни? Утратили точно так же, как и свободу, и тоже совершенно этого не замечаем?

Вадик покачал головой.

– Вот посмотри, что сейчас все празднуют?

– Новый год, разумеется… Как обычно…

– Золотые слова – лучше и точнее не ответить. Именно что – как обычно. Вдумайся в само слова и в сам смысл этого, так называемого, праздника – «Новый». Сотни идиотов, добровольных рабов по всему миру, желают, тупо надеются получить то, чего им так не хватает в их муравьиных жизнях – чего-то нового. Мечтают о том, что давно потеряли и помнят лишь на уровне глубокого подсознания – об изменениях, о том, что смогут вдохнуть воздух реальных перемен…

– Ну, мне кажется, уж чего сейчас хватает с избытком, так это