изменений…, – Вадик пожал плечами, странный огонек за стеклами очков потух – Один ковид этот чего стоит… Войны, теракты, бунты и выступления по всему миру. Основы ниспровергаются, все переиначивается… Как раз, думаю, очень многим хотелось бы, чтоб подобного стало поменьше, а в Новом году жизнь как-то стабилизировалась.

– Вот именно, снова сказал в самую точку – ниспровергаются основы. Уже давно, а сейчас в особенности – законы природы и бытия заменяют на пропаганду прелестей всеобщего рабства. А стабильность… – улыбка Сергея сделалась совсем горькой – Ну да, главная ценность для нынешнего обывателя, по крайней мере, его очень старательно пытаются в этом убедить, что ничего привлекательнее и чудеснее быть просто не может – уверенность в завтрашнем дне. Спокойная убежденность раба в том, что вовремя получит свою миску с похлебкой. Да нет, мечтают именно о том, чтобы вновь обрести первоначальную свободу, ту самую, которую ты и нынешняя цивилизация именует дикостью… Мечтают, даже если и сами себе в этом не отдают отчета. Пусть и дикость, если она ведет действительно к новому!

Ответить Вадик не успел – официант поставил перед ними внушительных размеров графин с водкой и две тарелки с каким-то салатом, настолько сильно залитым майонезом, что распознать прочие ингредиенты не представлялось никакой возможности. Словно ниоткуда возникли две рюмки, почему-то уже до краев заполненные.

Нетвердой рукой Сергей подцепил одну из них, выплеснув изрядное количество водки на скатерть, поднял на уровень глаз, полюбовался, как играют на стекле отсветы от мигающих над стойкой и вдоль стен электрических гирлянд. Тяжелой волной неожиданно накатили слабость и апатия, словно предыдущие речи, в которые он, наверное, без особого преувеличения, вложил то, что скапливалось в нем много лет, а возможно, и в течение большей части сознательной жизни, досуха высосали из него последние остатки жизненной энергии и сил. А может быть, просто, возбуждающее действие алкоголя начало сходить на нет, заменяясь сонным отупением.

– Ладно, Вад, пустое это все. Прости, что притащил тебе сюда, предновогоднее время на меня тратишь, да еще и мозги тебе засираю всей этой лабудой, будто от этого что-то поменяться может…. – Сергей тяжело вздохнул, – Надо закусить, что ли, раз пришли… Но, все-таки, сперва давай выпьем по одной за то, чтобы когда хмель пройдет, мы бы перестали быть зайцами. Протрезвели и ощутили себя совсем иными…. Не теми, кем нас принудил стать существующий порядок вещей, а теми, кем всегда мечтали. Одним словом за то, чтобы этот наступающий год оказался не очередной безликой сменой цифр, а чем-то по-настоящему Новым! – он сморщился и потряс головой, – Господи, до чего же это пошло и затасканно звучит…

Вадик усмехнулся и поднял свою рюмку:

– «Новый год, а это значит, можно все переиначить»… Не помню, откуда, но, вроде, очень подходит, – в глазах у него вновь промелькнуло что-то необычное, хотя Сергей уже не поручился бы за это, с каждой секундой он соображал все хуже и хуже. Барная стойка и ряды бутылок за ней, зал, столики, посетители, елочка в углу и индейские рисунки на стенах, казалось, начали энергичный танец под ритмичные звуки очередной латинской мелодии, кажется, на сей раз, аргентинского танго. Оставалось лишь удивляться, как это он ухитрился настолько набраться и до сих пор еще не свалился под стол, мало того, как-то мысли формулирует, речи дурацкие толкает… А ведь еще домой добираться надо…

– Давай выпьем, хотя бы одной, вдохновил ты меня, на самом деле, – Вадик, тем временем, со стеклянным звоном ударил своей рюмкой по рюмке Сергея, водка снова выплеснулась на стол серебристым водопадом, – Может быть, в чем-то ты и действительно прав… Давай, за Новый год! А вот скажи тогда, если бы можно было выбрать, какую бы ты судьбу себе хотел? Кем бы стал?

Сергей одним махом влил в себя рюмку, трясущейся рукой сунул в рот вилку с салатом, кажется, половину рассыпав по дороге. После «Джека Дэниелса» водка вызывала тошноту.

– Не знаю…, – язык больше не хотел слушаться, салат жевался почти как трава, мысли, только что, вроде бы такие четкие и даже выстроенные в единую систему с невиданной никогда до этого ясностью, вдруг принялись мышами разбегаться по углам головы и никак не получалось за ними угнаться, – Сейчас уже ничего не знаю. Завоевателем хочу быть, познавать новое, захватывать… Конкистадором, покорителем космоса, дальних планет и джунглей, – он захихикал и от того, насколько визгливо это получилось, вдруг сделалось мерзко, но от этого стало только смешнее, – Хочу захватывать новые земли, трахать красивых баб, загребать золото лопатой и делать все, что вздумается… Хихиканье перешло в пьяный смех, – Делать, что вздумается и верить в высшие цели! А ты чего хочешь?

– Убить Носорога медленно, а потом насрать на его могилу! И танцевать на ней! – Вадик тоже хохотал, похоже, его развезло уже после первой рюмки, – Еще по одной?

Дальнейшее Сергей помнил плохо, оно смешалось в один большой, плотный комок из латинской музыки, криков, звона посуды, что-то кричащего потного, красного лица Вадика со съехавшими на бок запотевшими очками и разноцветного, эпилептического сияния гирлянд, казалось, заполнивших собой все видимое пространство бытия. Он, вроде бы, вопил нечто, вроде «Свобода или смерть!» и «Фашизм не пройдет!», а потом они с Вадиком, под нестройные аплодисменты прочих посетителей, на два голоса исполняли «Мама – анархия, папа – стакан портвейна!» и все вокруг радовались, поднимали рюмки, плескались друг в друга водкой, и даже подпевали… хотя уверенным в этом Сергей совершенно не был. Как не был уверен и в том, что Вадик мычал ему на ухо что-то жалкое, призывая немедленно идти домой, а он его отталкивал, декламировал «Стихи советском паспорте» Маяковского и кричал в лицо всему свету, что готов выйти против него на бой, прямо как в известной песне у Цоя. Затем вдруг выяснилось, что у него нет денег расплатится даже за водку и закуску, не говоря уже о разбитых тарелках и еще каком-то поврежденном имуществе, и платил за все Вадик, а потом он же ловил ему такси, раз за разом пытаясь выспросить точный адрес, а Сергей горланил во все мощь легких – «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз!!!» Потом за стеклом мелькали, сменяя друг друга, серые и одинаковые, будто дурные сны после тяжелейшего похмелья, утыканные уродливыми панельными многоэтажками, спальные районы, копошились, в покрывающем улицы толстом слое перемешанной со снегом грязи, какие-то люди, похожие на облепивших навозную кучу мух, перемигивались в окнах осыпающихся новостроек новогодние гирлянды,