— Показывай, — Алексей протягивает мне открытую ладонь.

Я открываю фото, отдаю телефон, и в этот же самый момент он начинает звонить в руках Баринова.

— Тебя хочет «любимый» — брезгливо, словно что-то противное, Алексей возвращает мне телефон.

Мне неудобно отвечать при нем на звонок Никиты, поэтому я сбрасываю вызов.

— Вот, — подаю телефон назад.

— Почему ты не ответила на звонок? — ехидно интересуется Алексей Егорович.

— Потом перезвоню, — отвечаю уклончиво.

Баринов несколько минут смотрит фото, потом пересылает их себе на телефон и, видимо, кому-то ещё.

— Вы мне верите? — я перевожу дыхание и чувствую, что от волнения в горле совсем пересохло.

Ищу глазами кулер.

— Верю. Попей, — кивает Алексей, ловя мой взгляд.

— Спасибо, — встаю со стула и иду в дальний угол возле окна.

Снимаю стаканчик, наливаю воду и жадно глотаю.

Возвращаюсь на место и умоляюще смотрю на Алексея, чувствуя, что больше не могу ждать его ответа. Мне нужна определенность. Обещание, что мне и моей семье ничего не угрожает.

— Пожалуйста, помогите мне, — шепчу, глотая текущие по горлу слёзы.

Алексей окидывает меня тяжёлым, задумчивым взглядом и откидывается на спинку кресла.

— Ты же говорила, что никогда ко мне не придёшь. И чтобы я засунул свои деньги… Напомни мне куда? — заканчивает ехидно.

— Пожалуйста, — шепчу упрямо. — Они даже звонили бабушке… Я не понимаю до конца, на что они способны, но очень боюсь за родных.

Баринов снова молча на меня смотрит.

Мое сердце просто захлёбывается кровью и тихонько умоляет его сказать «да.»

— Сколько они хотят денег? — он неожиданно задаёт вопрос.

— Там во входящих есть сообщение… — киваю я на свой телефон.

Баринов листает мои переписки.

Долго листает, не стесняясь того, что уже давно зашёл дальше в личные диалоги.

Я вспоминаю, что недавно мы с Никитой ругались, а потом, чтобы помирится, я отправляла ему несколько фото в белье. Прикрываю от стыда глаза. Господи, просто пусть это унижение этого стоит.

— Скажи мне, Аня, — Алексей возвращает мне телефон. — Какой мне смысл тебе помогать? Денег ты не вернёшь в ближайшем будущем, на работу я тебя взять не могу и вычитать из зарплаты, значит, остаётся только один выход…

— Какой? — Спрашиваю эхом.

— Помочь тебе, как своей женщине, — выносит мне вердикт он.

Сердце замирает и падает с эхом в желудок.

— Что? — переспрашиваю.

Впиваюсь взглядом в лицо Баринова и по сжатым губам понимаю, что он не шутит.

— Ты готова стать моей женщиной, Аня? — спрашивает он тяжёлым тоном. — Дать мне право распоряжаться в твоей жизни? Стать моей собственностью?

Несколько раз шокировано открываю и закрываю рот.

Я ожидала чего угодно. Работы уборщицей, промоутером, ростовой куклой, да даже вечного рабства на разделке в рыбном цеху, но такого…

Телефон на столе вздрагивает новым сообщением с незнакомого номера:

«Здравствуйте! Это бабушка Сипунова Саши. Скажите, пожалуйста, ваша сестра здорова? Нам кажется, что наш мальчик сегодня отравился в детском саду…»

Саша… Я перечитываю сообщение ещё раз и поднимаю на Алексея безумные глаза.

— Вслух читай, — требует он.

Я читаю.

— Так это же ерунда, — выдыхает Алексей.

— В группе у сестры не ребёнка по имени Саша, — качаю я головой и падаю лицом в ладони. — Это снова они. Я согласна. Я на все согласна…

Барин

— К подъезду охрану поставь, номера на прослушку и пока не разберёмся с этими клоунами, бабку с ребёнком из вида не выпускать. Сад охранять снаружи, — говорю Глебу, подглядывая на спящую Аню. Она лежит, свернувшись калачиком на моем кожаном диване и сладко подложив обе ладошки под щеку.

— Все будет нормально, Леш, пацаны работают. Я полкану нашему ситуацию описал, он радовался, как ребёнок. Забрал дело под свой контроль. Так что уже завтра утром гастролёров возьмут под белы рученьки и упекут за все грехи.

— А сообщники? — переспрашиваю обеспокоено. — Важно, чтобы девчонка жить потом могла спокойно.

— Я думаю, что кроме тех троих, которых она видела, нет никого. Понимаешь, мошенники… хм… Это психологические террористы. Чаще всего слабые физически и очень мобильные. Им выгоднее сбежать и зарабатывать дальше, чем конфликтовать в открытую с законом. Поэтому, дальше угроз заходят крайне редко.

— Это я все понимаю, — киваю Глебу. — Но пока их не посадили, охрану не снимать.

— Мрази… — в который раз кривится начальник безопасности. — Я бы их сам лучше… — сверкает глазами.

— Отставить, — шикаю на него. — Ни к чему марать руки там, где можно навести порядок чужими, к тому же более заинтересованными.

— Все понял…

Жмём с Глебом друг другу руки, и он выходит за дверь кабинета.

Я возвращаюсь к дивану, на котором сопит Аня.

Присаживаюсь на корточки возле изголовья и несколько минут просто рассматриваю нежное девичье личико.

Хочется трогать. Так сильно, что аж руки чешутся. Прядку волос со щёчки убрать, по нежной скуле погладить, по плечику, с которого так эротично упала вниз лямка сарафана… Острые ключицы, тонкие запястья… Распухшие от слез губки.

Прикрываю глаза, отрезая от себя совершенную картинку.

В груди начинает слишком сильно пульсировать, и я хмурюсь. Потому что мне совершенно не нравятся те оттенки эмоций, которые я испытываю к спящей под моим пиджаком молодой женщине.

Беспокойство, нежность, восхищение какими-то мелочами… И если последнее можно было бы списать на мой извращённый фетишизм, то что делать со всем остальным?

Это необычно, непонятно и очень хреново…

Смотрю на часы, и понимаю, что если хочу сегодня выспаться хотя бы немного, нужно будить Аню и ехать домой.

Домой… с ней.

Сердце делает ещё одно сильное биение, перекачивая кровь из головы в пах с такой интенсивностью, что первая начинает кружиться.

Идея просто жесть какая гиблая. Это обман. А я нихрена не герой, а подонок, манипулятор и сволочь. Девочка не должна мне ни копейки. Но я не могу отпустить ее, не попробовав. Хочется. Ещё сильнее, чем год назад.

Потому что терпеть дальше долбанные сны с ее участием, а потом чувствовать привкус разочарования, пытаясь воплотить их с другой женщиной, чтобы хоть немного отпустило — вот это настоящее извращение. И в нем я уже достаточно далеко зашёл.