* * *

За соседним столом чихнула Камилла, и Таня очнулась от воспоминаний.

«Неужели Али меня тогда нарочно подставил с этим угощением? – подумала она. – А что? Вполне может быть. Уж больно у него все-таки слащавая улыбка».

Она задумалась. Работа не шла. На душе у Тани скребли кошки. Все-таки кто-то же залезает в ее компьютер? Скорей бы уж наступила хоть какая-то определенность. Долго эта мадам Гийяр будет ее мучить? Сказала бы «да» или «нет»! Тянут, тянут до последнего дня...

Тане вдруг ужасно захотелось уйти, погулять по Парижу. В конце концов, она ни разу за два года не брала освобождения по болезни. Кое-как досидев в лаборатории до обеда, она вошла за перегородку.

– Мадам Гийяр, простите, но я очень плохо себя чувствую. Можно мне сегодня уйти?

– Конечно. – То ли серые, то ли зеленые глаза в легкой сетке морщин из-за стекол очков смотрели на нее как на подопытное животное. – Но что с вами, доктор Танья?

– Мне кажется, у меня грипп.

– У вас есть медицинская страховка?

– Да.

– Покажитесь врачу.

– Хорошо, мадам Гийяр.

– Можете идти.

– Спасибо, мадам Гийяр. Я надеюсь, что завтра буду в порядке.

– Я тоже надеюсь. – Мадам Гийяр уже отвернулась к своему компьютеру.

«Скорей, скорей собрать сумку и бегом!»

С Али она опять столкнулась в дверях.

– Танья, ты куда?

– По делу.

А Камилла даже не повернула к ней свою коровью голову.

Скорее вызвать лифт и вниз. Похоже на бегство. Действительно, куда она бежит? От кого, зачем? Она не знает. Просто в этой дурацкой лаборатории смертельно надоело. Как быстро все-таки промчались два года! Она и Парижем-то насладиться как следует не успела. Да разве им можно насладиться? Таня почти выбежала из здания. Слава богу! Здесь уже не догонят. Нет, она просто сошла с ума. Кому это нужно ее догонять?

На улице над головой – ясное небо. Конец февраля, а ветер уже по-весеннему теплый. На краю фонтана сидят африканцы. Они сняли теплые куртки и остались в футболках. У девушек точеные шеи и тонкие руки, словно сделаны из черного дерева.

Свобода! Таня остановилась у лоточника и купила пакетик сладких орехов.

– Какая красивая девушка! – улыбнулся он, и Таня заметила, что у него нет переднего зуба.

«Выбили в драке, наверное, – подумала она. – Между темнокожими здесь постоянно случаются потасовки. За что они борются? За место под солнцем Парижа. Как и я. Я тоже борюсь, только по-своему».

Она отдала продавцу монетку, сунула пакетик в сумку. Ей захотелось встретиться с Янушкой и посидеть с ней в кафе, но Таня не стала ей звонить. Сказалась больной – значит, болей. Тут ни с кем нельзя откровенничать. Никогда не поймешь, что здесь считается плохо, что хорошо. Таня вздохнула. Просто паранойя какая-то! Всех приходится подозревать. Ох, нелегка ты, французская жизнь, нелегка!

Подошел автобус. Две остановки – и она уже в вагоне метро. Сесть в уголок, прижаться спиной к велюровой обивке сиденья. Поехали! Мелькают станции – «Порт-рояль», «Ваве», «Дюрок»... Таня вспомнила, как в первые недели в Париже уставала так, что чуть не засыпала стоя. Глаза закрывались сами собой, и несколько раз она явственно слышала: «Павелецкая», «Таганская», «Курская»... Она улыбнулась, прислушиваясь к объявлению дикторши. Да, теперь она почти парижанка – хорошо знает город, понимает язык. Жить бы да жить ... Женщина-диктор, будто в насмешку, сказала, как всегда после объявления станции: «Мерси!»

Таня приехала на левый берег. Вежливый господин уступил дорогу, она улыбнулась ему дежурной парижской улыбкой и вышла. Через несколько минут она уже шла по бульвару Сен-Мишель в направлении Люксембургского сада.

Уютно горит лампа под стеклянным оранжевым абажуром в крохотной московской кухне. За окном темно и вьюжно, но плещется вода в раковине, шумит чайник, чистится в клетке мистер Ризкин, перекладывает с лапы на лапу голову сенбернар Сеня. Тина не чувствует себя одинокой. Вот и Азарцев встал с постели, неслышными шагами подошел, замер в проеме кухонной двери, навалившись спиной на косяк.

– Тина, что ты делаешь?

– Мою картошку.

– Зачем?

– Чтобы сварить.

– А почему не чистишь?

– Вареные шкурки Сене в кашу добавлю. Так сытнее.

Он помолчал, постоял еще, переступая с ноги на ногу, покрутил головой. Раздельно сказал:

– Понимаю. Хочешь показать этими словами, что я подлец. Не могу заработать на жизнь. А я и сам знаю, что я под-лец.

Тину эти слова словно ошпарили. Она бросила картошку в раковину, подошла к Азарцеву, потянула за руку.

– Володя, давай-ка сядем.

Она чуть не насильно усадила его за стол, а усадив, обняла, прижалась щекой в выемку между его шеей и подбородком.

– Володя, что ты выдумываешь? Зачем наговариваешь на себя? Разве когда-нибудь я тебе говорила, что ты подлец? – Тина вдруг принюхалась и удивилась. – Да ты что, пьян? – Она слегка потрясла его за плечо. – Володя, где ты был?

Он поднял брови, впервые с момента прихода домой прямо посмотрел ей в лицо.

– Ну, выпил чуть-чуть. Две рюмки. Приятеля встретил. Зашли к нему, посидели.

– А где посидели?

– Да у него.

– Дома?

Азарцев помолчал.

– Я знаю, ты будешь недовольна. Посидели у него в мастерской.

Тина отодвинулась, удивленно посмотрела.

– Почему я должна быть недовольна? Я что, тебя контролирую? Просто я не знаю никого из твоих приятелей. Он что, художник?

Азарцев немного подумал, пожал плечами.

– Да. Можно сказать и так. Он держит мастерскую.

Некоторое сомнение скользнуло по лицу Тины. В Володиных словах слышалась какая-то неуверенность.

– Что за мастерская?

Азарцев усмехнулся.

– Большая мастерская. И он зовет меня работать к себе.

Тина встала, прошла опять к раковине, завинтила кран. Губы ее сами собой скептически поджались.

– Пол подметать?

Володя повернул голову, стал смотреть в окно сквозь занавеску. Чернота и пустота. Везде. И за окном и в душе.

Тина опять подошла, присела перед ним на корточки, заглянула в глаза.

– Я знал, что тебе не понравится эта идея. – Он взглянул на нее с каким-то непонятным вызовом. – Поэтому и говорить не хотел.

– А тебе самому она нравится?

Азарцев опять пожал плечами.