гром.

Кстати, громыхнуло знатно…

Мля!

Проспали германцев!!!

Подвели они под оборону нашего полка тоннель!

Все наверх! — проорал я в подземелье перевязочного пункта.

Ага. Так они меня и услышали.

Пришлось бежать вниз и там уже отдавать необходимые распоряжения.

Через несколько минут я с фельдшерами и санитарами уже бежал по ходам сообщения к первой линии.

Воронка впереди поражала размерами…

Сколько же они под нас заложили? Как долго копали? Впрочем, сейчас ли об этом думать.

По краям воронки лежала мешанина из земли, обломков брёвен, обрывков проволочной сетки, тряпок, какого-то хлама.

Прямо напротив меня, метрах в двух, валялась нога в сапоге, оторванная в верхней трети бедра. Тела, которому она раньше принадлежала, рядом не было.

— Что встали? Тем, кто ранен, помогайте! — проорал я совершенно по-граждански.

Рядом с воронкой живых нет, их надо подальше от неё искать.

От второй линии к первой бежали наши солдаты. Со мной поравнялся усатый унтер.

— Сейчас в атаку германец пойдет, — зачем-то сообщил он мне очевидное.

Само-собой, не просто так немцы тут такой фейерверк устроили.

Два мои младших врача сейчас на перевязочном пункте, а я что тут делаю? Последствия контузии в виде ярко выраженного слабоумия?

Мне даже за себя стыдно стало. Веду себя как бабы в селе Федора. Они, где пожар случиться, сразу все бегут смотреть, потом в отдалении в рядок встанут и глаза пучат.

Я не лучше их поступил, словно затмение какое-то на меня нашло. Мне сейчас сортировкой поступающих раненых заниматься надо, определять очередность оказания им помощи. Кого-то и сразу велеть в сторонку в палатку отнести. Это, не жильцы уже которые. Цинично и подло? Да, но война — она и есть такая.

Глава 10 Медведь

Немцев, что хотели взять наши позиции после минной атаки, отбили, а дальше опять началось спокойствие. Небольшие перестрелки, ночные вылазки охотников с той и другой стороны за «языками» не в счёт.

Так продолжалось до середины осени.

В октябре бригаду на позициях должны были сменить французы — нам полагался отдых. Полки отводили в тот же тренировочный лагерь, где мы уже были после Марселя.

— Родзевич, Вы — старший по сворачиванию перевязочного пункта.

Моё дело — делегировать полномочия и ответственность, а не самому наш медицинский пункт сворачивать.

— Хорошо, хорошо, Иван Иванович. Всё сделаем в лучшем виде.

В лучшем виде… Что-то в уставе такого ответа вышестоящему медицинскому начальнику его заместителем не предусмотрено… Или, предусмотрено? Да, ладно…

— Ничего здесь не оставлять, всё с собой брать. Заодно и отчёт мне представьте, что у нас на сегодняшний день имеется.

Контроль — это моя функция. Медицинского имущества много не бывает… Как дедушка мой всегда говорил — без запаса не живи. Правильно, пусть лучше лишнее останется, чем чего-то не хватит. Составит Родзевич мне отчёт и сразу ясно станет, что заказать нужно. Причем, заказывать я буду гораздо больше, чем требуется. Ничего — Франция от этого не обеднеет.

Когда мы уже почти свернулись, у нас на пороге возникли неплановые пациенты. В количестве пяти. Сразу. Одновременно.

Все они были искусаны!

— Мы, это…

Идиоты.

Ради развлечения они на нашего медведя решили противогаз нацепить. Мишка возмутился и действиями выразил своё несогласие. Хорошо голову никому не отгрыз.

— Ничего более умного придумать не могли?

Я был раздосадован — мы уже всё упаковали, а сейчас придётся что-то и обратно разбирать.

— Так, это…

— Это, это, межеумки…

Фельдшеры обработали укусы, квалифицированная медицинская помощь нижним чинам не требовалась.

— Ну, ждите, скоро диким волосом начнёте обрастать… — подшучивал над покусанными Родзевич. — После медведя такое бывает.

Солдатам было не до смеха — налицо членовредительство. Они по своей дури боеспособность потеряли, могли их и примерно наказать. У всех кисти рук сейчас были забинтованы, а вдруг стрелять придётся? Какие из них сейчас стрелки?

Медведь этот в полку ещё с Сибири. Там на одной из станций его купили. Проплыл он с нами через моря, на смотре в Марселе участвовал. Чуть ли не символ бригады он сейчас и все его балуют.

Один из солдат даже сейчас поводырем медведя числится. Правда — неофициально, нет такой должности в российской армии.

Мишка во Франции набаловался пить вино. Сами его приучили, а сейчас мучаемся. Только зазеваешься, может и проверить солдатские фляги и испортить их. Не раз уже такое бывало.

Особенно ему нравится белое виноградное вино, а от красного он морду воротит. Гурман, мля…

Медведь по позициям туда-сюда путешествует, то — в одной землянке с солдатами поживёт, то — в другую переберётся.

Знает он прекрасно все ходы сообщения, за вторую, даже за третью линию выбирается. Протоптал даже дорожку к французским артиллеристам и вино у них выпрашивает. Однажды в гостях у союзников он так напился, что миновав первую линию нашей обороны дошагал до проволочных заграждений и запутался в их.

Посреди ночи раздался страшный звериный рев…

Германцы переполошились, с нашей стороны — тоже.

Устроена была чуть ли не войсковая операция по вызволению из колючей проволоки медведя.

С русской стороны германцам орали, чтобы они людьми были и не стреляли. Мол, не атака, это, а наш медведь в заграждениях запутался. Те в наше положение вошли и стрельбу не открыли.

Пришлось резать проволоку и спасать медведя. Тогда он никого не покусал, только поцарапал. Мне и пришлось солдатам ранки обработать.

Сам медведь сильно поранился. С ним мы больше, чем с солдатами провозились. Весь в бинтах он от нас уполз. Впрочем, скоро он их все содрал.

— Вы, Иван Иванович, теперь в цирке можете работать, зверей там лечить, — подсмеивались надо мной позже офицеры.

— Не возражаю, можете хоть сегодня меня в Санкт-Петербург для этого дела откомандировать, — отшучивался я.

— Нет, нет, без Вас мы тут пропадем…

Вот такое дело.

— Ротному не сообщайте, — чуть не на коленях упрашивали меня искусанные медведем солдаты.

Впрочем, им повезло, мы отходили в тыл и их не наказали.

Ну, дуракам везет…

Глава 11 Пропажа ротного

В тренировочном лагере нас разместили в тех же бараках, что и после Марселя.

Кстати, тут под бараком понимали не что-то плохое, а быстровозводимую жилую или ещё какую-то строительную конструкцию. Это когда из уже готовых частей собирали целый дом. Большой, маленький, средний — любой, какой требовался.

Нужен перевязочный пункт — пожалуйста.

Казарма? Соберём.

Штабное здание? Будет сделано…

Склад какой-то — нет проблем.

Удобно? Само-собой.

Если госпитальное здание стало в этом месте не нужно, то его можно аккуратно разобрать и собрать снова в другом месте.

В первую же ночь в лагере из своей комнаты в офицерском бараке исчез командир четвертой роты. Тот, что народ угробил в вылазке за орденом. Это когда наши же проволочные укрепления резать начали и перестрелку с соседней ротой своего полка устроили.

Вечером он в отведенное ему помещение вошел для крепкого и здорового сна, а утром его там не было. Ординарец ротного в положенный час сначала тихонько в дверь постучал, затем — сильнее. Ответа не последовало. Дверь он толкнул, а там — пусто.

День не беспокоились, а вечером уже забегали…

Офицер пропал! Да ещё и в расположении военного лагеря…

Мля…

Всех на уши подняли.

Каждый уголок обыскали.

Ко мне даже в лазарет заглянули.

— Не у Вас ли, Иван Иванович, командир четвёртой роты лечение проходит?

Получив отрицательный ответ, удалились.

Началось расследование. Ротного так и не нашли, но восемь солдат из четвертой роты под конвоем во главе с фельдфебелем Гуком из нашего расположения куда-то увезли.

Слушок пошёл, что это как раз те, что в отношении ротного грозились. Повинен де он в смертях и ранах наших товарищей. Не жить этой образине на белом свете долго…

Говорили разное. Сначала нижние чины, а потом и офицеры к этому подключились.

Рязанцев мне версию выдвинул, что имеются де в ротах специальные солдатики, которые все ненужные и опасные разговоры на карандаш берут, а потом кому положено докладывают. Вот так и про тех восьмерых из четвертой роты стало известно. Ну, что они могут к исчезновению ротного быть причастны.

— Вы, Иван Иванович, тоже иногда бываете не сдержаны на язык. Кто знает, что у Вас за фельдшеры в подчинении… Или санитары.

Никифор Федорович изобразил серьезное лицо. Ещё и указательный палец правой