Несмотря на то что я приводил в исполнение приговоры, я любил бельканто. Красивый голос, звуки музыки… и у меня мурашки бегут по коже. Да, я люблю оперу. Я в восторге. У одного певца теплый голос, у другого более глубокий. Я больше всего люблю баритон. К старости некоторые теноры становятся баритонами, но на мой взгляд их голос далеко не такой чистый, как голос баритона от рождения. С восьми-десяти лет зимой я каждый четверг ходил вечером в театр оперы и балета в Алжире. Мама водила меня туда. Она любила оперу, оперетты… Она давала мне десять старых франков, и я покупал себе билет на галерку, пять старых франков — это сегодня пять сантимов — на четвертый ярус. Помню те лестницы. На самом деле мне нравились балеты, но я столько видел балетов, столько пересматривал одни и те же, что мне стало нравиться пение, я полюбил оперу. Чтобы лучше оценить голоса, я закрывал глаза. А больше всего мне нравился балет в «Фаусте»! Я обожал «Фауста»! Чертенят и все прочее… На мой взгляд, «Фауст» — особенно с точки зрения сюжета — лучшая опера: кто бы не отдал все деньги, а то и душу, чтобы прожить вторую жизнь, когда уже приближается смерть? Все можно купить, кроме жизни. Я бы, если бы было можно, отдал все, чтобы снова стать двадцатилетним. Каждому было двадцать лег. Пожалуй, это единственная справедливость на земле.

Эта история Фауста, второй молодости… сейчас я задаюсь вопросом. Я был маленьким. Разве это могло повлиять? Я имею в виду, на мою работу экзекутором. Однажды на Таити у доктора Ласперса я встретил миллиардера, банкира. Он говорил: «Я все могу купить». Миллиардер! Но он не может купить себе еще несколько лет жизни. Он не может купить себе вторую жизнь… Эта история Фауста, я прямо не знаю. Я был молод. Сюжет производил на меня впечатление. Впоследствии я иногда и скорее неосознанно сомневался во второй жизни. Как доктор Фауст, которому захотелось начать жизнь сначала… Да, иногда я задаюсь вопросом. Бывает ли вторая жизнь, все такое? Так ли это? бессознательно? Это все связано. Это правда. Ну и, глядя на человека, которого сейчас казнят, я пытался угадать его последние мысли. Вот это любопытно. Потому что… возьмем случай врача, он знает, что такой-то болен, он в коме, он скоро умрет. Но это почти то же, как если бы он уже не жил. А вот человек, которого скоро казнят, — только в такой ситуации мы видим человека, полного жизни, полного сил, и при этом знаем, что через несколько секунд он умрет. О чем он думает в этот момент? Через несколько секунд я умру? Есть ли другая жизнь? Я действительно иногда ищу ответ. Есть ли жизнь где-то еще?

Мои бабушка и дедушка со стороны отца были верующими и ходили в церковь. Моя бабушка со стороны отца была очень верующей. Когда я был совсем маленький, она водила меня в церковь. Каждое воскресенье на мессу. Тетя моего отца, сестра моего деда, все они были очень верующими. Очень уважали кюре и так далее. Какое-то время я пел в детском хоре, в церкви Сердца Иисусова, сейчас это кафедральный собор Алжира. И я, ребенком, представлял себя в роли кюре. Я думал об этом, когда мне было восемь-десять лет и я ходил в воскресную школу. Да, я бы очень хотел быть кюре. Для меня в детстве кюре был не просто человеком. Это был Праведник! Воплощенная Праведность. Чистый и уважаемый человек, в котором невозможно сомневаться. Да, я бы хотел иметь такую профессию. Конечно, потом, когда прошли годы, я не представлял, как бы я был кюре и бегал за девочками! Конечно, что касается женщин, это действительно несовместимо. А я слишком любил женщин, чтобы задуматься об этом пути. Если бы можно было так делать — быть кюре и иметь право жениться — мне бы это, пожалуй, понравилось. Возможно, было что-то бессознательно близкое к этому, когда потом я захотел быть исполнителем криминальных приговоров: быть уважаемым. Экзекутор — это рука Правосудия, и это внушает уважение. Я был рукой Правосудия и горжусь этим.

Я ходил в школу до тринадцати лет. Я поступил как мои друзья. Они больше не хотели ходить в школу. Они поступали в ученики: были механиками, столярами, туда-сюда… То есть я вместе с моим кругом — а приятели много значат — тоже не захотел больше ходить в школу. Я начал профессиональное обучение в четырнадцать лет. Я немного работал в механических мастерских почты. Там я сделал гильотину. Это была модель Берже, но с нынешним механизмом. Макет Берже сейчас в музее полиции в Париже. Это дар семьи Берже.

Еще когда я работал в мастерских почты, то спросил отца, что бы он предпочел получить в подарок: я предложил сделать тигра из куска латуни, закрепленного на мраморной дощечке, или макет гильотины. Он мне тут же сказал: «Если можешь, сделай модель гильотины 1868 года». Я согласился. Я не думал, что будет столько работы с изготовлением всего механизма в масштабе. Я взял модель Берже, и поскольку я хотел сделать тот же механизм, то есть подобный изготовленному в 1868 году, я перевернул механизм. Я сделал точную копию этой модели в виде макета. Это первая модель, которая была сделана во Франции и которая была отправлена в Алжир в 1870. Дейблер, будучи помощником в Алжире, пользовался ею.

Эта машина еще существует в Алжире. Это старая модель. Позднее, в 1957, в Алжире получили вторую гильотину, той же модели, что и в Париже. Итак, я сделал макет этой гильотины моему отцу. Это заинтересовало меня. Отец гордился макетом и всегда показывал его друзьям. Я никогда не расстанусь с этим макетом, который для меня полон воспоминаний. А потом, к четырнадцати-пятнадцати годам я захотел посмотреть на казнь. Но я боялся, потому что все-таки человек, и его вот так вот казнят… иногда внутри себя я почти что хочу сказать: стойте! нельзя убивать человека! Но это не в моей власти.

На моей первой казни я присутствовал в июле 1947. Мне было ровно шестнадцать лет, потому что я родился в июне 1931. Эта первая казнь была настоящим событием для меня. Было что-то нереальное в том, что мой отец согласился взять меня с собой в командировку на казнь. Итак, однажды в воскресенье, после полудня, шофер, который обычно перевозил в грузовике гильотину, загрузил «древо правосудия» и двух помощников. Потом он приехал за мной в полночь и мы отправились в Батну. Мой отец, Берже, Доде и Карье уезжали в понедельник в четыре или пять часов на «мерседесе» Карье. Я мог поехать с ними, но попросился ехать на грузовике. Для меня это было приключением. Мы приехали около девяти или десяти часов утра. Мы покинули гараж во дворе жандармерии и дожидались отца и остальных, гуляя но улицам Батны. В полдень нас пригласили пообедать к комиссару Кошу, который был сыном одного папиного друга, жившего в квартале Лаперлье. Как только они приехали, Берже, главный экзекутор, пошел к властям: к прокурору, директору тюрьмы… А после обеда на полицейской машине мы поехали посмотреть на Тимгад, знаменитые римские развалины, восходящие ко II веку нашей эры. Позднее я вернулся туда еще раз по случаю другой казни в Батне, поскольку меня это самым сильным образом интересовало. Мы смонтировали гильотину вечером. Потом мы пошли в ресторан, а затем в отель. Я почти не спал, думая о том, что я только что видел, а особенно о том, что буду присутствовать на первой казни. Было, наверно, три часа, когда приехала полиция, чтобы отвезти нас в тюрьму. В то утро я был уже готов сказать, что не пойду туда, потому что все-таки… видеть человека, который так вот умирает…