Эта статистика не держалась в тайне, но и не была широко известна: о ней лишь вскользь упоминалось в медицинских журналах. Но в принципе пилотам, а тем более их женам, не было нужды в статистике, чтобы знать правду. Похоронные процессии красноречивее любых цифр. Порою, когда юная жена боевого летчика встречалась со своими школьными подругами, ее поражал странный факт: они совсем не ходили на похороны. А потом Джейн Конрад смотрела на Пита… Принстон, выпуск 1953 года… Пит надевал свою великолепную темную похоронную шинель чаще, чем большинство его бывших однокурсников свои смокинги. Кто из этих счастливых молодых людей уже похоронил более дюжины друзей, товарищей и коллег, погибших во время повседневных занятий? В то время, в пятидесятые годы, студенты из Принстона очень гордились своими занятиями, которые считали по-настоящему мужскими: они работали на Уолл-стрит, на Мэдисон-авеню и в журналах, таких как «Тайм» и «Ньюс уик». Было модно вести грубые разговоры о конкуренции «:не на жизнь, а на смерть», которую им приходится выдерживать. Но в тех редких случаях, когда кто-нибудь из этих молодых людей умирал на работе, это происходило, скорее всего, скажем, оттого, что он подавился куском какого-нибудь превосходно приготовленного деликатеса, в дорогом ресторане в Манхэттене. Многие ли из них ходили бы на работу на Мэдисон-авеню, если бы существовала двадцатитрехпроцентная вероятность – примерно один шанс из четырех – погибнуть на этой работе? Джентльмены, у нас появилась небольшая проблема – неестественная смерть стала хронической…

И все же – было ли коренное различие между Питом, или Уолли Ширрой, или Джимом Ловеллом, или еще кем-то из пилотов и остальными выпускниками колледжей того времени? Похоже, нет, за исключением любви к авиации. Отец Пита служил биржевым брокером в Филадельфии; у него имелись дом в пригороде Мейн-Лайн, лимузин и шофер. Великая Депрессия лишила его работы, дома, машины и слуг. Вскоре родители Пита развелись, и отец переехал во Флориду. Возможно, потому, что его отец в Первую мировую войну служил аэронавтом-наблюдателем – рискованное занятие, так как воздушные шары являлись излюбленными мишенями вражеских аэропланов, – Пит был просто очарован авиацией. Он учился в Принстоне по плану Холлоуэя – это была программа обучения, сохранившаяся со Второй мировой войны. Студент во время летних каникул занимался вместе с курсантами морской академии и, заканчивая колледж, получал звание офицера флота. Итак, Пит окончил колледж, получил звание, женился на Джейн и отправился на летную стажировку в Пенсаколу, штат Флорида.

А после этого все пошло иначе.

Молодые люди, приходящие в военную авиацию, часто думают, что их ожидает что-то вроде технического училища, где они просто приобретут определенные навыки. Но вместо этого они попадают в замкнутое братство. А в этом братстве – пусть даже и военном – люди ценятся вовсе не по званиям, будь ты лейтенант, капитан третьего ранга и так далее. Нет, этот мир делится на тех, у кого это есть, и тех, у кого этого нет. Причем понятие «это» никак не расшифровывается, да и вообще о нем никто и никогда не говорит.

Но что же все-таки это за качество? Ну, обычно подразумевалась храбрость. Но это не храбрость в простом понимании, то есть готовность рисковать жизнью. Просто расстаться с жизнью может любой дурак. Нет, здесь, в этом братстве, считалось, что человек должен с риском для жизни уметь поднять в воздух стремительный механизм и, используя всю свою выдержку, навыки и опыт, посадить его на землю в самый последний момент; а потом взлететь снова на следующий день, и еще раз, и каждый следующий день, даже если серия испытаний кажется бесконечной, – и в результате сделать так, чтобы это что-то значило для людей, нации, для человечества и Бога Не существовало отдельного теста, позволяющего выяснить, есть ли у пилота то самое необходимое качество. Вместо этого – кажущаяся бесконечной серия испытаний. Карьера летчика была сродни восхождению на какую-нибудь древнюю вавилонскую пирамиду из огромного множества ступеней и пролетов, на зиккурат, необычайно высокий и отвесный. И суть тут заключалась в том, чтобы при каждом шаге наверх доказать, что ты принадлежишь к тем избранным, у которых есть нужная вещь, что ты можешь подниматься все выше и выше и даже, бог даст, присоединиться к тем немногим на самой вершине, к той элите, созерцание которой вызывает следы у мужчин, – к самому братству нужной вещи.

Ни о чем подобном в разговорах не упоминалось, но все было обставлено так, что у юноши не оставалось никаких сомнений на этот счет. Когда в Пенсаколу прибывала новая группа стажеров, их приглашали в аудиторию на небольшую лекцию. Офицер говорил им: «Посмотрите на своих соседей». Некоторые действительно поворачивали головы в обе стороны, желая показаться прилежными. Затем офицер добавлял: «Один из вас троих не сделает этого», то есть не получит нашивок летчика. Это была вводная тема, лейтмотив начального обучения: мы уже знаем, что у одной трети из вас нет нужной вещи, остается только выяснить, у кого именно.

И именно так все и выходило. На каждом уровне восхождения на головокружительно высокую пирамиду мир в очередной раз делился на тех, у кого была нужная вещь, чтобы продолжить подъем, и тех, кто оставался позади. Некоторых исключали на начальном этапе обучения как недостаточно сообразительных или недостаточно усердных, и они оставались позади. Затем начиналось обучение основам полета на учебном самолете с одним двигателем и пропеллером, и еще несколько человек – хотя военные и пытались сделать эту стадию подготовки как можно более легкой – отсеивалось и оставалось позади. Затем наступал черед более сложных уровней: полет в боевом строю, полет по приборам, полет в сложных метеоусловиях, полет на реактивном самолете, стрельба – и на каждом этапе все больше стажеров отсеивалось и оставалось позади. К этому времени практически каждый третий уже был исключен из рядов тех, кто мог доказать, что действительно обладает нужной вещью.

А во флоте кроме тех ступеней, что проходили стажеры в авиации, новичка еще ожидала зловещая серая плита посреди открытого океана, то есть палуба авианосца, и, возможно, самое трудное упражнение – посадка на палубу. Новичку показывали об этом фильмы, он слушал на эту тему лекции и знал, что посадка на авианосец – вещь опасная. Сначала его учили садиться на силуэт палубы, нарисованный на летном поле. Его учили приземляться и тут же открывать огонь. Это было достаточно безопасно – силуэт, по крайней мере, не двигался, – но представляло серьезное испытание для, так сказать, гироскопа души. Этот силуэт – он такой маленький! И еще несколько стажеров отсеивалось и оставалось позади. А потом, без всякого предупреждения, наступал день, когда оставшихся отправляли в открытый океан, чтобы свести счеты с плитой. Первый такой день всегда выдавался солнечным, с несильным ветерком, а море было спокойным. Сверху авианосец, закрепленный на сваях, казался таким устойчивым, и обычно стажер первую свою посадку производил уверенно, спокойно и даже стремительно. Многие молодые стажеры казались себе отвратительными пилотами, а ведь задумываться о том, есть ли у них нужная вещь, они начинали задолго до первой посадки на авианосец. В учебном фильме палуба авианосца выглядела крупной серой геометрической фигурой – конечно, опасной, но на удивление абстрактной. Однако рано или поздно новичок ступал на нее. Геометрия… Боже мой, да это же просто кастрюля! Она качалась, двигалась вверх-вниз под ногами, поворачивалась вправо и влево, к тому же эта чертовщина еще и вращалась! А корабль шел против ветра и, следовательно, против течения, и ветер сдувал самолет с палубы – на высоте шестьдесят футов в открытом море, – и не было никаких перил, чтобы за них зацепиться. Кастрюля! Гриль быстрого приготовления! И не серый, а черный, весь в разметке под тормозные башмаки, блестящий из-за лужиц тормозной жидкости и подтеков реактивного топлива, – и все это горячее, липкое, жирное, мокрое, еще хранящее следы травм, взрывов, пожаров, криков, рева, воплей, проклятий, ушибов и переломов. А человечки, похожие на Микки-Мауса, в ярких красных, желтых, фиолетовых и зеленых рубашках и в натянутых на уши черных шлемах носятся по палубе, словно занимаются этим всю свою жизнь, и закрепляют самолеты на катапультах. А потом взрываются дожигатели топлива, и самолеты взмывают с палубы в огненное безумие, с грохотом, от которого содрогается весь авианосец. Эта процедура кажется абсолютно управляемой и упорядоченной – конечно, если сравнивать ее с тем, как самолет возвращается на авианосец, чтобы произвести то, что на языке военных называется «выход из штопора и торможение». Сказать, что F-4 спокойно садился на эту колышущуюся жаровню на скорости сто тридцать пять узлов… Это было бы правдой на лекции, но совсем не соответствовало тому, что новичок видел с палубы, ведь подразумевалось, что самолет при этом планирует. С палубы все выглядело совсем по-другому! Когда самолет приближался к покачивающемуся на волнах авианосцу, не снижая скорости, а палуба при этом поднималась и опускалась на волнах и вовсе не собиралась обретать устойчивость, курсант начинал испытывать тревожное чувство, о котором не было упомянуто ни на одной лекции. Это не самолет приближается ко мне, это кирпич с несчастным сукиным сыном внутри (кто-то вроде меня!), и он не планирует, а падает, – кирпич весом в тридцать тысяч фунтов, направляющийся не на посадочную полосу на палубе, а прямо на меня. И с ужасным грохотом, с силой Удара товарного поезда врезается в кастрюлю, в дальний конец палубы. Еще один яростный порыв ветра, пилот. Увеличивает скорость до максимума. Чувствуется запах горящей резины, и это нормально, почти порядок, лотосу что самолет на полном ходу зацепился хвостом за растянутые по палубе провода и, если не свалился с палубы, вновь пытается подняться в воздух. А микки-маусы уже бегут к огненному монстру…