борода, выглядела много белее остального лица, загорелого, обветренного. Вообще-то он красавчик, несмотря на потрескавшиеся губы и облезающий нос. Выглядит, как будто его только что откопали из-под лавины.

Глаза у него такие же голубые, как у мамы. Папа кивнул и улыбнулся. Я же был настолько ошарашен его появлением, что забыл кивнуть и улыбнуться в ответ.

— Всем встать, — провозгласил судебный распорядитель, напугав меня и одновременно приведя в чувство.

Один из моих адвокатов — женщина — улыбнулась до ушей и резко развернула меня лицом к судейскому креслу. Я думал, она скажет: «В галстуке ты выглядишь отлично...»

На деле же она сказала вот что:

— Не сметь открывать рта, пока я не скажу. Говорить только по команде. Изображать глубокое раскаяние.

Ясно: главный из двух адвокатов — она. Кажется, ее зовут Трейси.

Вошел судья — суровый на вид мужчина, седой, коротко стриженный. Сел в кресло и заставил нас постоять несколько секунд, затем кивнул судебному распорядителю.

— Всем сесть, — немного дрожащим голосом объявил судебный распорядитель.

Мама была права: судья явно намеревался съесть меня с маслицем и сплюнуть не без удовольствия. Он надел очки, полистал какие-то бумаги и принялся оглашать обвинения.

— Противозаконное проникновение на объект, находящийся в частной собственности, вандализм, создание угрозы безопасности...

И так далее, и тому подобное. Казалось, он никогда не закончит.

Дойдя до последнего обвинения в списке, судья сдвинул очки на кончик носа и поверх оправы посмотрел прямо на меня.

— Признаете ли вы себя виновным, молодой человек? Трейси ткнула меня в бок — мол, вставай, — и шепнула мне на ухо «правильный» ответ. Я не ожидал услышать то, что услышал, и удивленно посмотрел на нее. Трейси с той же неизменной пластиковой улыбкой повторила свои слова. Я сделал глубокий вдох.

— Нет, не признаю, — сказал я.

— Ка-а-а-акая неожиданность! Стесняюсь даже спросить, по каким именно пунктам. Неужто по всем? — словно не веря своим ушам, немного усмехнувшись, поинтересовался судья.

— Именно так, ваша честь, — ответила Трейси, ни на миг не меняясь в лице.

— Шутить изволите, коллега? У обвинения тут целая видеозапись, как сей юноша лезет на Вулворт-билдинг. При снятии его с парапета присутствовали двадцать три полицейских офицера, они все дали показания. Ваш клиент сам подписал протокол допроса, где ясно изложены все факты.

— Мой клиент сделал это под давлением обстоятельств, — сказала Трейси. — Он был на грани нервного и физического истощения, кроме того, он был травмирован, практически обморожен.

— Ради бога, что вы несете?! Этот молодчик воспользовался абсолютно всеми доступными в системе послаблениями, включая отсрочку сегодняшнего заседания. К делу! Что это вы вознамерились тут провернуть?

— Мы намерены требовать полноценного рассмотрения в суде, — ответила Трейси.

Лицо судьи налилось кровью, а глаза вылезли из орбит. В ярости он кинул взгляд на обвинителей.

— Эй, вы двое! Вы понимаете, о чем речь? Обвинители, ошарашенные не меньше судьи, отчаянно закачали головами.

— Может быть, ваша честь, нам с вами и защите есть смысл поговорить с глазу на глаз, — опасливо предложил один из обвинителей.

— Еще какой смысл! — радостно согласилась Трейси.

— Размечтались! — фыркнул судья. — Всех вас четверых запихнуть в мой крошечный офис? Даже думать забудьте! Тут никого лишнего нет, кроме...

Судья перевел взгляд на Патрисию и Паулу.

— Так, — сказал он, затем обратился к охраннику, который сопровождал меня в лифте: — Уважаемый, не могли бы вы сопроводить этих двух юных леди до ближайшего киоска мороженого и подождать там?

— А что с задержанным? — спросил охранник.

— Полагаю, он составит нам компанию. Судья обратился к близнецам:

— Девочки, какое вы любите мороженое?

— Шоколадное, — сказала Паула.

— Ванильное, — сказала Патрисия.

— Думаю, этот заказ мы можем исполнить.

— Пик, а тебе какое принести? — спросила Паула.

— У них точно есть клубничное, — сказала Патрисия (клубничное — мое любимое); у нее только что выпали передние резцы, поэтому получилось «квубнишное».

— Не, пасиба, — сказал я. — Я только что съел целую миску на завтрак!

— Неправда! — сказали они хором, хихикая. Охранник вывел их из зала.

Судья дождался, пока дверь закроется до конца, затем обратился к секретарю суда:

— Дальнейшее не записываем.

Секретарь отключила диктофон и убрала руки с клавиатуры.

— Итак, теперь мы можем говорить не стесняясь, — продолжил судья, со значением посматривая на Трейси. — Вы, коллега, знаете не хуже меня, что мы ни за какие коврижки не хотим, чтобы дело Пика дошло до суда. Газеты и так уже устроили из этого балаган. А два дня назад погиб мальчишка. Я уверен: ни вы, ни Пик, ни его родители не хотите, чтобы повторилось что-то подобное.

— Разумеется нет, — сказала Трейси. — Но при этом я не вижу ни малейшей причины отправлять моего клиента за решетку на том единственном основании, что газетам, видите ли, было угодно устроить, как вы совершенно верно выразились, балаган. И кстати, если уж на то пошло, ни полиция, ни мэрия не могут похвастаться, что вели себя безупречно. Уж им-то вся эта история точно не сделала чести.

Судья внимательно посмотрел на нее, затем повернулся к обвинителям:

— Коллега, как мне кажется, права. Что думаете? Старшая из обвинителей встала:

— До начала настоящего заседания мы предложили обвиняемому сделку —два года плюс скидка в шесть месяцев за хорошее поведение. Срок в полтора года — не такой плохой вариант, учитывая тяжесть предъявленных обвинений.

Еще какой, но только если не ты сам сидишь, подумал я. Но и в самом деле полтора года лучше трех. Трейси тем временем взяла со стола листок бумаги.

— За последние пять лет в городе Нью-Йорк за лазание по небоскребам были арестованы пятнадцать совершеннолетних. Из пятнадцати приговоров самый большой срок лишения свободы составил полгода, а кое-кто из этих горе-скалолазов не провел за решеткой ни дня. — Трейси перевела взгляд на обвинителя. — На процессе мы разнесем ваше смехотворное обвинение в пух и прах. Мы требуем передачи дела в суд.

Обвинитель состроил такую мину, словно хотел показать Трейси язык.

Кажется, в водоворот меня затягивать перестало. Но я еще не был уверен.

— И что же вы предлагаете?