Я пролистал паспорт.

— Значит, ты заранее знала, что я уезжаю?

— Не-а, — ответила она. — Джош появился только вчера, и мы всю ночь изобретали то, что провернули сегодня.

— Ты довольна? Тебя все это устраивает?

— Довольна, что ты не сел, а вот насчет остального — не знаю, — сказала мама. — Мне бы хотелось, чтобы план был несколько яснее, но Джош в спешке, ему надо ехать обратно. Впрочем, может быть, это и к лучшему. Я думаю, все сработало только потому, что мы предложили судье вариант, когда ты сегодня же выметаешься из Нью-Йорка. Иначе бы он не согласился.

— Фьюить, — сказал я. Мама улыбнулась.

— Кстати, имей в виду: ты можешь вернуться в любой момент.

Мама вынула из кошелька кредитку и телефонную карточку, отдала мне.

— Если что-то пойдет не так или тебе просто захочется домой, эти две карточки тебе пригодятся.

Я спрятал карточки в кармашек Винсентова блокнота.

— Как только вы доберетесь до места, мы пришлем тебе еще вещей, каких захочешь.

— Сколько все-таки я должен пробыть там?

— Сам решай. Если протянешь до конца лета, можно будет еще подумать. Захочешь вернуться тогда или еще раньше — просто позвони нам. Судья ничего в решении не написал по поводу того, когда ты имеешь право возвращаться.

— Ну а папа? Я хочу сказать...

— Я тебя понимаю. Джош, кажется, стал помягче за эти годы. Полмира проехал, чтобы попасть сюда сегодня и спасти твою шкуру. Я чуть не до потолка подпрыгнула, когда он переступил порог офиса Трейси. Мы его не ждали совершенно, а к тому моменту были в полном отчаянии. Трейси смотрела на дело без энтузиазма: лучшее, на что мы могли рассчитывать, — это на скидку по сроку заключения. Джош выслушал, как обстоит дело, и в ответ изложил нам тот вариант, который мы только что реализовали. Когда ты болтаешься на конце страховочного троса, тут Джошуа Вуд поможет тебе, как никто. Проблема лишь в том, что, пока тебе не грозит сорваться в пропасть, он не особенно обращает на тебя внимание, — горько усмехнулась мама. — Рольф и Трейси говорят, ему стоило бы стать адвокатом, а не альпинистом.

— М-да. Ладно, пойду пообщаюсь с близнецами, — сказал я.

КАК ТОЛЬКО МАМА И РОЛЬФ ушли по своим делам, Патрисия и Паула зарыдали.

— Кто будет водить нас в школу?

— Кто будет забирать нас домой?

— Кто будет играть с нами в парке?

— А как же наш день рождения?

— И вообще, зачем ты полез на этот небоскреб, а?

С горохами нужен глаз да глаз, с них голова кругом идет. Они все время болтают странное да еще имеют привычку договаривать друг за друга, словно у них один мозг на двоих.

Надо бы рассказать, как у меня с ними устроено. Они родились ровно в мой день рождения, когда мне исполнилось восемь, и я этому совершенно не обрадовался — поначалу. Ну что это за день рождения, когда сидишь весь день в квартире с бебиситтером, а мама и отчим в это время в больнице, рожают каких-то там близнецов. И плюс это же был твой день рождения — а теперь он уже и вовсе не только твой, а еще и каких-то там близнецов. Прошло целых два года, пока я оттаял. Они оказались жутко веселыми, интересными крошками-горошками, и еще они во мне души не чаяли (это обстоятельство, кстати, весьма поспособствовало потеплению). Первые несколько лет с нами жила няня, но постепенно я стал проводить с близнецами столько времени, что мама и Рольф решили: няня больше не нужна. Паула и Патрисия оказались самым лучшим на свете подарком мне на день рождения.

И вот сейчас, впервые с ареста, я в самом деле пожалел, что поперся на этот чертов небоскреб. И что я теперь, скажите на милость, буду делать без горошинок?

— Мы прочли в газете, что твой папа — это не наш папа, — не сказала, а высморкалась Патрисия.

У меня внутри все сжалось. Еще одна вещь, о которой забыл подумать кретин-скалолаз.

Мы же никогда не говорили близнецам, что я им брат только по маме. Рольф и мама решили, что говорить не стоит — зачем девочек путать? (Впрочем, они всегда недооценивали их интеллектуальные способности.) Но уж чего я точно не хотел, так это чтобы горошки узнали о нашей семейной истории из газет. А журналистам немного потребовалось времени, чтобы выяснить, что Мальчик-Паук — сын Джошуа Вуда.

— Мы, значит, тебе ледяносугробные сестры, — сказала Патрисия.

Паула в отчаянии замотала головой и закатила глаза:

— Я тебе сто раз повторяла: не ледяносугробные, а единоутробные. Это значит, что у нас общая мама.

— Ага, — сказала Патрисия, — я просто забыла.

(Я вам уже говорил, они все время болтают странное.)

— А мы давно уже думаем, почему это у нас с тобой разные фамилии, — сказала Паула. — Я думала, это потому, что мы близнецы, а ты нет. Что это так полагается.

Когда мама и Рольф поженились, я оставил себе мамину девичью фамилию — Марчелло. Рольф предложил меня усыновить, но я отказался. Мне нравилась моя фамилия, я не хотел ее менять. Сказать по правде, я и Рольфа-то не очень любил. (Тут ничего такого, он тут ни при чем. Просто он же не мой папа. Мы еще к этому вернемся.)

— Ты едешь в Таиланд, — сказала Патрисия. — Это где делают вот эти штуки. — Она дернула меня за галстук, который я так еще и не снял.

— Ну, не только, — сказал я. — Таиланд — это большая страна в юго-восточной Азии, к югу от Китая.

— А когда ты вернешься? — спросила Паула.

— Не знаю.

— Ты вернешься на наш день рождения?

— Наши дни рождения, — поправила сестру Патрисия.

— Так вернешься?

— Надеюсь. Но летать из Таиланда в Нью-Йорк очень дорого.

— У нас есть деньги!

— Шестьдесят четыре доллара и тридцать пять центов! Паула снова в отчаянии покачала головой:

— Шестьдесят четыре доллара и сорок семь центов!

— Этого хватит?

— Может быть, — сказал я. — Вот что, горошки, я буду ужасно