было ни объявлений или фотографий счастливой пары в еврейских газетах, ни вечеринок по случаю помолвки или звонков старым друзьям. Разумеется, мы все равно об этом прослышали и знали, что, несмотря на то что она приняла иудаизм, Джейкобсы были убиты горем. Мы и сами не понимали, что думать об этой свадьбе, радоваться ли за Бенджамина, или это означало, что он больше не религиозен, а обращение в веру было просто для успокоения родителей.

Дорин Шейнберг вспомнила, что мы не звонили и не посылали открытки с поздравлениями или стеклянные миски и медленноварки в подарок. Свадьба была скромная, только близкие родственники и пара друзей. Мы не обиделись, что нас не пригласили, хотя мы-то приглашали их на все наши свадьбы и бар мицвы. После этого было уже труднее поддерживать общение. Мы почти ничего не слышали про Джейкобсов до того, как однажды утром миссис Леви не позвонили со страшным известием: Бенджамин с женой и маленькой дочкой (о рождении которой мы не знали) отправились на машине в Катскильские горы. Шел дождь, дороги наверху плохо освещенные, повороты крутые, обрывы отвесные. Бенджамин умер на месте, а жена с ребенком остались целы и невредимы.

С тех пор мы толком и не слышали про жену Бенджамина и его дочку. Со временем мы перестали о них справляться и решили, что они больше не религиозные и, раз уж связь с иудаизмом утрачена, жена вернется к своей семье и в свой круг. За десертом мы качали головами и делали единственно возможный вывод: женщина, приехавшая к нам, была женой Бенджамина Джейкобса, которую Бог весть зачем занесло сюда неведомым ветром. Чувство недоумения добавило остроты нашей субботней трапезе, внесло толику оживления.

Тем вечером никто не видел Бат-Шеву. Тишину наших улиц нарушало лишь приглушенное пение кузнечиков. Ночь не принесла прохлады, и воздух был плотным от влажности и зноя. Время от времени в окне Бат-Шевы мелькала тень и снова исчезала. Несколько раз мы видели, как рука отдергивает штору, открывая смутные очертания лица. Постепенно в наших домах гасли огни, световые таймеры выключали лампы одну за одной. Но в доме Бат-Шевы было тихо и свет горел всю ночь, словно одинокий маяк, посылающий сигналы из самого сердца нашего квартала.

2

На следующее утро в синагогу мы отправились по-прежнему с мыслями о Бат-Шеве. Синагога горделиво стоит в центре нашего мира, как любимый старший сын. Ее построили первые евреи, поселившиеся в Мемфисе более ста лет назад. Но это не обычная синагога. Если в еврейских общинах чуть не вдвое больше нашей встречаются простенькие сооружения, то у нас это храм, который может посоперничать с шатровыми конструкциями, украшающими каждый угол города «Библейского пояса».

Святилище выполнено в форме амфитеатра, и мехица отгораживает мужскую половину от женской. Кресла пурпурного цвета, а стены отделаны серебряными панелями. Эти цвета не случайны, не дань сиюминутной моде; такие же были в мишкане – шатре, построенном евреями в пустыне из ярких красных, синих и пурпурных полотен. Мы здесь выросли, а потому всегда удивлялись, когда заезжие посетители говорили, что чувствуют себя как на дискотеке: вот-вот с потолка опустится стробоскоп, а из-за бимы появится сам Элвис Пресли. Когда мы посещали другие синагоги и видели темные стены, черные стулья и протертые ковры, мы испытывали прилив гордости и укол ностальгии по дому.

Мы шли не торопясь, отправив мужей и детей вперед, и не считали, что опаздываем, если появлялись не позже речи раввина Рубина; ни одна из нас не приходила к восьми тридцати, официальному началу молитвы. Мы усаживались, пролистывали сидуры до нужной страницы и оглядывали синагогу. Мужская половина выглядела пустоватой. Укутанные в черно-белые талиты, они сидели дальше друг от друга, чем мы. Кто-то, раскачиваясь взад-вперед, пел вместе с кантором. Кто-то прохаживался, или перекидывался словом с другими, или, то и дело похрапывая, дремал в последнем ряду. На женской половине было оживленнее. Повсюду пестрели шляпки всевозможных оттенков: высокие, как небоскребы, круглые, как стадионы, отделанные розовыми атласными бантами, шелковыми цветами, павлиньими перьями, вуалью или фруктовыми натюрмортами.

Со своего места в самом центре женской половины Хелен Шайовиц заметила, что Мими Рубин, жены раввина, нет в синагоге.

– Бедная Мими, – сказала она. – Похоже, она все никак не оправится от этой ужасной простуды.

Мими всегда чем-нибудь да болела – она была хрупкой, слишком легкой добычей для всех бацилл, которые заносило в наш город.

– С такой-то жарой удивляюсь, как мы все еще не слегли, – нервно вставила Ципора Ньюбергер. На неделе она как раз прочла об угрозе перегрева.

– Как только закончится шабат, занесу Мими куриного бульона с кнейдлах, – решила Хелен. Хотя миссис Леви открыто усомнилась, не слишком ли часто Мими нездорова, чтобы каждый раз претендовать на суп, Хелен любила Мими. Это был единственный человек (кроме миссис Леви, само собой), на которого она хотела быть похожа.

– Как ты готовишь кнейдлах? – поинтересовалась Эдит Шапиро. – Я охлаждаю тесто. Оно получается таким нежным, что шарики можно делать ложкой. Вот такие и любил мой муж, светлая ему память.

– А я, – Хелен с готовностью наклонилась поближе, – добавляю щепотку корицы, потом беру немножко мясного фарша и заворачиваю в тесто, чтобы получился сюрприз внутри.

Хелен считала правильным честно делиться рецептами – попросить рецепт было самой искренней формой лести, – но какой-нибудь ингредиент она все же утаивала (в данном случае ваниль), чтобы сохранить за собой класс истинного шефа.

Миссис Леви поверить не могла, что в такой момент они обсуждают кнейдлах. Очевидно, чтобы разговор повернул в нужное русло, придется взяться за дело самой.

– Если уж о тех, кто сегодня не пришел в синагогу, обратите внимание, кого еще здесь нет, – произнесла миссис Леви.

Хелен, Ципора и Эдит замолчали, напрочь позабыв о кнейдлах. А ведь миссис Леви права, подумала Хелен; сама-то она не удосужилась глянуть, появилась ли Бат-Шева. В этом разница между ней и миссис Леви. Ее слишком часто что-то отвлекает от происходящего, а миссис Леви целиком и ежеминутно погружена во все дела, важные для общины. Ципора огляделась – вдруг они пропустили приход Бат-Шевы, а Эдит с растущим уважением посмотрела на миссис Леви, которая так умело и быстро завладела их вниманием, – о такой роли в общине она могла лишь мечтать.

– Ты же не думала, что Бат-Шева придет в синагогу на следующий день после переезда? Ей ведь нужно время, чтобы устроиться, – сказала Хелен, но она, как и все мы, была разочарована. Бат-Шева явно засела нам в