Он умет бить наотмашь словами. Лучше бы реально ударил, чем вот так, медленное уничтожение личности. Но он не бьет. Нет. И при этом его слова заставляют корчиться в муках. Всегда острые как бритвы, прицельно точные.

— Так почему ты не с ней? — нагло спрашиваю. Боль придает сил. — Зачем тебе я?

Вздрагивает. Не знала, что могу его зацепить.

— Василисы больше нет, — голос пропитан страданиями, губы дрожат. Никогда не видела его в таком состоянии. В глазах океан отчаяния, он бушует, бьется о реальность и мучает его.

Вадим не отпустил ту женщину. Не знаю, способен ли муж на любовь, но к той, он явно испытывал какие-то чудовищные и разрушительные по своей силе эмоции.

— Прости, — отступаю на шаг. Я затронула что-то слишком личное, действительно болезненное. Но расплачиваться придется мне.

— Даже извиняться не умеешь. Ни о чем тебе не жаль. Ты домашнее животное, которое только потребляет блага, но так и не научилось ценить. В тебе нет ни благодарности, ни уважения, только страх… не человеческий… животный, — мотает головой, ему больно смотреть на меня, потому что хочет видеть ту другую. — Думаешь, Никита бы не распознал фальшь? С ним было бы по-другому? О нет, дорогая, — истерично хохочет, — С ним еще хуже. Он пол жизни по тюрьмам. У него остался только инстинкт выживания и жажда мести.

— Он тоже ее любил? — вот зачем я это спрашиваю? Почему-то мне дико больно, что практически незнакомый мне человек любил другую женщину. Что со мной? Это же бред?!

— Боготворил. Она была для него всем. Как и для меня. Вася… Василиса… прекрасное и лживое создание… Что же ты натворила… любимая… единственная… неповторимая… родная моя… — он шепчет как в бреду. Смотрит в пустоту и хватается взглядом за тот образ.

Ворон называл меня этим именем. Он действительно перепутал. Сердце сжимается в болезненных судорогах. Он точно так же как и мой муж видел другую… А я… я никому не нужна… никогда не была… Как там Вадим учил… я никто… И это правда.

— Мне жаль… — шепчу, глотая слезы.

— Нет, это мне жаль, Каринка, — мотает головой, сбрасывает наваждение. — Что я пытался воссоздать ее образ. Обманывал себя. Ты в курсе, что я просил врачей сделать твою физиономию похожей на Василису, — хватает меня за подбородок и не дает отвести взгляд.

— Нет. Зачем? Это же… — задыхаюсь. Слезы душат.

— Глупо? — смеется. — Еще как. Но я не мог иначе. А ты должна мне ноги целовать, что подарил тебе внешность. Как бы ты выглядела без меня? А?

Молчу. Стараюсь не смотреть в его безумные глаза.

— Отвечай, Каринка! — трясет меня за плечи.

— Жутко… — всхлипываю.

— Почему?

— Из-за ожогов…

— Кто в этом виноват? — он упивается моей болью. Сам горит в аду, и хочет, чтобы я варилась в адском котле. Заставляет вспоминать.

— Знаешь, Вадим, — слезы высыхают, поднимаю голову и встречаю его взгляд, — Я бы сделала это еще раз, и еще. Я сожалею, что пострадала сама. Но тот дом, вместе с теми тварями я бы спалила еще раз. И мне действительно жаль, что там сгорели далеко не все.

— Карательницей себя возомнила. А на самом деле, просто крыша подтекает. Как, Каринка? Скажи как, мне после всего доверять тебе ребенка? — проводит пальцем по шраму за ухом.

— Я Марусе никогда вреда не причиню! И ты это прекрасно знаешь! — замираю, даже не дышу. Вадим слишком хорошо знает куда бить.

— Так же как своему отчиму? — глаза вспыхивают недобрым блеском. — После сегодняшнего твоего поведения, я сомневаюсь, что моей дочери следует находиться рядом с тобой.

— Нет, Вадим, — мотаю головой, уже понимаю, к чему он клонит. — Пожалуйста, нет! Ты же знаешь, что она для меня все. Лучшей матери тебе для Маруси не найти!

— Неужели? — отходит к столу. Наливает себе стакан воды. Не спеша пьет. Тянет время, заставляет нервы натянуться. — А я вот решил отправить ее за границу. Мне порекомендовали отличную няньку, при этом еще и педагога. Она уж точно даст больше, чем поджигательница, которая даже не раскаялась в своих преступления. И… — снова наливает себе воду, — Еще ко всем своим грехам, падкая на мужчин.

— Нет! Вадим! Прошу, Нет! Я не переживу! — понимаю, что даю ему козыри в руки. Но страх потерять Марусю сильнее.

— Ты понимаешь, — подходит ко мне, как хищник, который прекрасно знает, что жертва загнана в угол и не сбежит, — Что твоя жизнь вот тут, — проводит рукой перед моим носом. — И я не так много прошу. Всего лишь человеческой благодарности. Какой я праздник устроил. И что в ответ? — наклоняется, заглядывает мне в глаза. — Что, Каринка?

— Что? — с трудом ворочаю языком.

— Вот и я спрашиваю что?

— Спасибо, дорогой, — губы растягиваются в неестественном подобии улыбки.

— Кислая рожа, вот она благодарность. А вои подруги… они пищали от восторга. Каждая готова была наплевать на своих мужей и побежать за мной, — он говорит медленно, смакует каждое слово. Очень спокойно. От каждого слова жуткий, липкий ужас расползается по венам.

Потому что у них вся жизнь вертится вокруг пафоса и денег. У них других ценностей нет. А был бы он им нужен, не имея копейки за душой? Сомневаюсь.

Но этого я Вадиму не скажу. Только не сейчас, когда итак хожу по тонкой ниточке. Одно неверное слово и он выполнит угрозы. Мне ли не знать, что муж слов на ветер не бросает. Он скор на расправу. Слишком скор.

— И я тебе благодарна, честно. Великолепный праздник, — стараюсь говорить максимально правдоподобно.

— Лгунья. Притворщица. Вертихвостка, — обвивает руку вокруг моей талии. Прижимает к себе. — Второй рукой проводит по моему лицу, очерчивает контур, — Я тебя создал. Все это мое. И никогда не будет иначе. А если мне надоест, знаешь, что я сделаю?

— Догадываюсь, — выдыхаю, в страхе облизываю губы.

— Я уничтожу неудачное творение, — прикосновения становятся еще ласковей. — Тем способом, который мне больше всего понравится. И самое смешное, о тебе никто не заплачет, никто не вспомнит. Ты никто. Тебя не существует. Ты никому не нужна. И только по моей прихоти, ты продолжаешь дышать. Ты на свободе, только потому что я так хочу.

Таким голосом говорят нежности любимому человеку, а Вадим уничтожает, режет по живому. Каждое его слово — правда. Это моя реальность. И другой не будет.

— Прости. Этого больше не повторится, — шепчу онемевшими губами.

Он проводит тыльной стороной ладони по моим губам. Хватаю его руку и целую. Подавляю внутренний протест, желание плюнуть ему в лицо, высказать все. Нельзя. Эта роскошь, которую я себе никогда не позволю.

— Врешь. Но я сделаю вид, что поверю твоей лжи, — резко хватает меня за волосы и оттягивает мою голову назад, — До еще одного промаха. А тогда… — отстраняется.