Перед тем как усесться на предложенный вдовой стул, она расстегнула пуговицы полушубка и стала похожа на цветок — под резко раскрывшимся полушубком обнаружилась ярко-бордовая плюшевая блузка, застегнутая по самую шею. Надежда развязала на голове серый оренбургский платок, расстегнула и верхнюю пуговичку блузки и только потом села, дружелюбно посмотрев на улыбающегося Самсона.

— Надя, — протянула она ему над столом руку.

— Самсон, — представился парень, ощутив ее крепкое рукопожатие и посмотрев ей в зеленые глаза приветливо и чуть жалобно.

— У вас так вкусно пахнет, — обернулась девушка на стоявшую над керогазом хозяйку.

— Сейчас, Наденька, сейчас все будет готово! Давай тарелку!

Три грубо очищенные, исходящие паром картофелины опустились на обеденную тарелку Нади. Три другие попали на закусочную тарелочку Самсона. Себе — на десертную — вдова положила две. Потом, уже усевшись, сняла с курицы-масленки крышку-спинку и с гордостью обвела взглядом гостей. Там лежала порезанная на крупные куски нечищеная селедка, украшенная какими-то зелеными листиками.

— Ой, где вы взяли салат? — изумилась Надежда.

— Это не салат, это листья герани! Для красоты, — голос вдовы стал извинительным. — Кушать не надо. Они горькие.

Она сама пальцами сняла с селедки листья и отнесла их к подоконнику, бросила в горшок с геранью.

— По рюмочке выпьете? — спросила услужливо.

— Если не кислое, — кивнула Надежда.

— Не кислое, — усмехнулась хозяйка. — Горькое.

Первые минут пять трапезы прошли в тишине, но потом разговор сам потек, оттолкнувшись от уличного холода и селедки и поднявшись постепенно выше проблем быта и питания.

— Очень тяжело с новыми служащими, — жаловалась Надежда. — Они приходят, говорят, что всё умеют, а потом оказывается, что они погреться пришли! А сами даже писать грамотно не могут!

— А что, у вас на работе хорошо топят? — оживился Самсон.

— Довольно хорошо! Но истопник жалуется, говорит, что почти каждый пытается дрова украсть, хоть одно полено, но под пальто спрятать! Я уже иногда и сама всех на выходе проверяю! Говорю им: стыдно у самих себя красть!

— Ну, нам еще повезло, — вздохнул Самсон. — У нас в подвале запас березовых со времен директории остался. Вроде как они сами где-то дрова забрали, а подвал у нас для дров реквизировали! Но подвал же все равно под нами остался! И дрова остались, а директории уже нет!

Вдова бросила на Самсона колкий недовольный взгляд, и он понял, что сболтнул лишнего.

— Они все равно, конечно, уже кончаются, — решил он завершить тему. — А где потом дрова брать — ума не приложу!

— Дрова — это бывший лес, в лесу их и надобно брать, — пожала плечами Надежда. — А вы, Самсон, чем занимаетесь?

— Да вот, свалившиеся на нас несчастья переживаю, — начал было отвечать он и тут же еще один колкий взгляд вдовы на себе поймал. — Отца убили, да и мне досталось…

— Бандиты? — спросила девушка.

— Казаки на лошадях… Прямо на дороге! Шашками людей рубили ни за что!

— Слабо у нас с порядком, — закивала головой вдова.

— Да, — согласилась девушка. — Это из-за прошлого безвластия, одичал народ… Как только власть укрепится и зубы покажет, такого больше не будет! А по профессии вы кто, Самсон?

— В университете электрические машины изучал. А вы, Надежда?

— Аптекарское дело, но теперь в губстатбюро, статистику собираю.

— Интересно?

— Работа не должна быть интересной! — Голос девушки вдруг стал прохладным. — Работа должна быть важной и нужной для общества!

— Мне нравится ваша решительность, — отважился Самсон на комплимент и сразу поймал на себе одобряющий взгляд вдовы.

Надежда покраснела. Потрогала рукой свои коротко обрезанные каштановые волосы, проверила пальцем ровность челки, от края которой до густых бровей оставалось около сантиметра.

— Я стараюсь показывать пример будущего человека, — проговорила она мягко. — Будущий человек должен быть решительным, работящим и добрым. Родители мои хоть и из прежней жизни, а со мной согласны!

— А где вы живете в Киеве? — спросил Самсон.

— На Подоле. А работаю тут вот неподалеку, через несколько домов.

— И что, каждый день пешком на работу и обратно?

— Иногда пешком, иногда на трамвае.

— Наденька, переселялись бы вы к нам в дом, — заговорила вдова. — Вон Самсон теперь один остался. Он вам с радостью одну комнату уступит!

— Да у меня зарплата не такая, чтобы комнату снимать. — В голосе девушки прозвучало сожаление.

— А вы бесплатно селитесь! — предложил Самсон. — Считайте, что для нужд работы вы эту комнату реквизировали!

— Для реквизиции надо, чтобы документ начальство подготовило, — совершенно серьезно проговорила Надежда.

— Это я пошутил, как бы шуточная реквизиция!

— Ну, знаете, Семен! — она вздохнула. — Возвращаться с работы домой в темноте — это вам не шутка!

Самсон извинился, еще раз повторил свое приглашение, которое, правда, сначала вдова сделала.

Пока пили чай, за окном выстрелили и с криком куда-то побежали неизвестные.

— Пойду я уже, — занервничала после этого шума Надежда.

— Оставайтесь, — попросил ее Самсон.

— Нет, пойду! Иначе мама всю ночь спать не будет!

Она поднялась, застегнула полушубок, повязала теплый платок на голову.

Вдова вопросительно уставилась на Самсона. Он вскочил.

— Я вас проведу! — сказал твердо, по-военному.

— Спасибо! — согласилась девушка.

— Вы только минутку подождите, я переоденусь в теплое! — попросил он.

Ночной Киев, по которому он возвращался домой с Подола, бесконечно поразил и напугал Самсона. Если, провожая и слушая на ходу Надежду, он легко шутил и даже побежал по Крещатику за трамваем, везшим вместо пассажиров какие-то мешки с красноармейской охраной, пообещав Надежде остановить его и убедить трамвайщика и солдат довезти их хотя бы до Думской площади, то легкость сменил страх, как только за девушкой закрылась зеленая парадная дверь двухэтажного дома на Набережно-Никольской. Еще до Александровской площади он дошел спокойно по безлюдным, страшным своей внезапной пустотой улицам. А как только ступил на Александровскую, то над головой грянул винтовочный залп, и Самсона пригнуло к мостовой так, что он едва руками ее не коснулся. Определить, откуда этот залп донесся, Самсону не удалось. Вспомнил он слова доктора Ватрухина о том, что ушная раковина, освобожденная от уха, все шумы без разбору и направления в голову приносит. Понял по крайней мере, что залп откуда-то с правой стороны донесся. Заставил себя выпрямить спину и ускорить шаг, чтобы быстрее открытое пространство площади пересечь.