Неидеальная мама

Марусю многие воспринимали, как идеальную маму. Но она себя такой не считала вообще. Да, в последнее время она стала намного осознаннее, спокойнее и мудрее. Хотя мудрой она была всегда, а вот осознанности и уравновешенности порой не хватало.

Когда выросли старшие дети, Маша ощущала себя их ровесниками. Здесь ей пришлось научиться не перешагивать грань панибратства и соблюдать дистанцию родителя. Слава Небесам, женщине это удавалось легко. Ей было просто и комфортно общаться с молодёжью, она любила всех друзей детей, и все друзья детей в ответ любили тётю Марусю.

Детей у Мани было пятеро. Дом большой. Старшие в институтах, средний в школе, один — первоклашка только будет, и один ходит в садик. Машуня помнила своё детство, когда бабушкин строгач лишал её речки, гулек и дискотеки. Когда были постоянные огород, ягоды, дом. Поэтому она никогда не заставляла детей что-то делать, но они сами помогали ей по мере возможности.

Когда сейчас Маняня ложилась и притворялась мёртвой, у неё нигде ни в теле ни в уме не было ни капельки стыда за своё безделье.

— Я практикую шавасану, Сашуль, — улыбалась мужу, тот её целовал, и Мария уходила на перезагрузку. То проваливалась в сон, то выныривала под дикий крик дерущихся мелких и строгий голос мужа. Потом проваливалась заново и выныривала, чтобы сменить дислокацию к малышам — уложить спать, но засыпала мгновенно первая под возмущённое Гришино:

— Мам, ну ты что, спишь уже, что ли?

Просыпалась Маруся всегда в хорошем настроении. Абсолютно. Перечитала кучу литературы и вывела свою идеальную формулу идеального утра. Но настроение после не всегда зависело от неё, тут ещё Мария не до конца разобралась, от чего дальше шла реакция в теле и чувствах.

Когда она спускалась и хотела традиционно выпить натощак стакан горячей воды, а видела в раковине гору посуды, то иногда из состояния абсолютного умиротворения и гармонии лишь ласково думала о негодных и таких неаккуратных детишках. А в другие моменты её накрывала волна праведного гнева, и закручивало в штопор сумасшедшего торнадо гнева.

В такие минуты, а такое могло быть и не с утра, но не чаще раза в месяц, вся семья пряталась по комнатам, прекращая любые споры и оговорки, и ждали, когда ураган-Мария Александровна перебушует и иссякнет. Маша ругалась, кричала, стучала дверцами от шкафа, била разделочной доской по крышке стола, грозила и угрожала, плакала — выплёскивала всё, что успело поднакопиться внутри после прошлого катаклизма, по полной! Кто-то, самый смелый, спрашивал, всё ли и, если не всё, то попадал под раздачу.

В эти минуты никто на неё не обижался. Все знали, что права, что устаёт, что она — опора всего, что было, есть и будет, что ей надо выкричать тяжесть женского быта, и потом она снова будет идеальной никогда не кричащей мамой и женой. И, конечно, дня три в доме всё само мылось, убиралось на свои места, обувь стояла в рядочек, стирка была в стирке, и полотенце не валялось на сушилке комом на вещах, которые идеально ровно были развешаны и высыхали.

Маруся ходила тихо и довольно улыбалась, знала, что завтра-послезавтра снова будет спотыкаться об машинки, медитировать с любовью, пока моет посуду, наступит на лего и в очередной раз сама собой восхитится, что уже давно не рефлексирует — ступни привыкли, ведь самому старшему сыну уже больше двадцати лет.

Машка, как качели

Машка — она такая, как качели… Сделанные в СССР. Почти чугунные. Еле раскачаешь, но, если раскачала — не остановить. Не подходить — убьёт, пока солнышко будет вертеться пушинкой…

Ей и самой иногда страшно становится, пока летит, но любой страх Маруся трансформирует в энергию с положительным вектором. Вообще Манюня — такой человек, который свято верит в Любовь во всех её проявлениях и в добро. И не надо с ней спорить, что люди бывают злые или ещё какие, она зааргументирует собеседника добрыми примерами из её насыщенной жизни. А когда эти качели в полёте от всего сердца за добро, лучше под железные аргументы не становиться — сотрясение обеспечено. А Маша скажет, что нефиг очевидное отрицать — это кармический бумеранг и саданул в лоб.

Мария и в делах — качели. То не шелохнётся, а то понеслась с ветром в ушах, аж пятки сверкают на фоне облаков в лучах солнца. И в едином полёте души и тела Маня творит и сотворяет всё легко, красиво, с любовью, быстро и как надо, в идеале. Потом качели замирают. Выдыхает сидит — ни ног, ни рук, но очень довольная сотворёнными за сегодня делами и знает, что завтра замрёт снова, пока не наберётся сил.

Маруся наконец-то приняла себя такой, какая есть. Перестала сама с собой спорить, разжигать внутри скандалы, что так вот нехорошо, надо каждый день и час, а не за один раз свернуть все горы и поставить заново. Она знает, что не получится хорошо и качественно, если через колено загибать себя наизнанку.

Маняня знает, что из состояния любви и «хочу» можно сделать во много и много раз больше, чем заниматься безрезультатной имитацией бурной деятельности.

Небеса и Мария

Маша росла чудесной девочкой. Для всех она была обыкновенным ребёнком. Бабушка так и говорила: «Ты — простая, совершенно обыкновенная девочка. Не лучше и не хуже других». И вроде бы ничего обидного Манюня не слышала в этих словах, но что-то ей не нравилось в этом «не лучше и не хуже». В зеркало Маруся смотрела всегда мельком, ибо нечего перед ним выкручиваться (тоже бабушкины слова).

Но, когда Мария выходила на улицу и поднимала глаза к небу, то чувствовала в себе огромную силу и ощущала себя Хозяйкой. Как у Бажова Хозяйка Медной горы, а здесь… девочка не очень понимала, хозяйка чего она.

На её улице стояла колонка. Колонка была, наверное, чугунная (так ей казалось), нажимаешь и сначала появляется звук необычный: металл с водой танцуют; а потом бежит сильная струя сверкающей чистой вкусной воды. Рядом с колонкой с одной стороны росла плакучая ива, а с другой лежал какой-то необычный камень. Не маленький и не громадный, но всё-таки большой. Лежал наполовину в земле, весь серый с тёмными вкраплениями будто мелких камушков. Не колючий, немного шершавый, но больше гладкий.

Машенька частенько ходила к нему, когда на улице