Одним словом, вырвавшись с этого торжества, Дитрих немедленно направил свои стопы к бару «Синяя жирафа», где и обнаружил свой экипаж в полном составе, методически надирающийся перед отправкой на восточный фронт. Встреченный с распростертыми объятиями командир заказал выпивку на всех, после чего попойка приобрела строго определенную цель.

Спустя два или три часа бледно-зеленый, но все еще стоявший на ногах Морунген строго спрашивал у Ганса:

— Как тебе кыньях?

— Ыы-ыт… ыыт-вры-ыыт… тительный, — заикаясь, поведал Ганс.

— Пр… должим, — предложил Морунген.

— Так точно, герр майор!

— Ыстыльные? — поинтересовался Дитрих

— Угу, — твердо отвечал за остальных Вальтер.

Таким образам к утру они насосались до полного отупления, и только седьмое и восьмое чувства (каковыми у немцев, я полагаю, являются чувство долга и исполнительность) привели их к воротам, за которыми ожидало неизбежное будущее.

Поскольку первые шесть чувств, включая и чувство юмора, начисто отключились еще до рассвета, то ни один из членов экипажа экспериментального танка «Белый дракон» не мог впоследствии восстановить полную картину событий. Железная логика и метод исключения подсказывали им, что если в результате они оказались не под трибуналом, не в тюрьме, не в Париже и не на Лазурном берегу, а в пункте назначения, то, значит, их каким-то образом сюда переправили. А жуткая головная боль, мутная зелень перед глазами и привкус старых носков во рту наводили на мысль о таком быстром транспортном средстве, как самолет.

Что касается трибунала: вообще-то людей, явившихся на выполнение особо важного задания в таком, мягко говоря, невменяемом состоянии, действительно следовало судить, однако давешняя встреча с фюрером и врученный им лично крест окутывали Морунгена легким флером вседозволенности и ненаказуемости, а отблеск его ложился и на команду.

Словом, одним не самым радостным и не самым светлым утром в своей жизни, омраченным похмельем, барон Дитрих фон Морунген прибыл в расположение танковой части под командованием доблестного генерала Карла фон Топпенау — прославленного героя многих военных кампаний. Прибыл — это, конечно, смело сказано. Скорее был бережно доставлен в качестве особо ценного, стратегического груза в горизонтальном положении. Мундир на нем, как на истинном аристократе, был с иголочки и идеально отутюжен, пуговицы и свежеприкрепленный рыцарский крест сверкали и слепили глаза, сапоги сияли; зато зрачки разбегались в разные стороны, отчего на месте одного начальника он видел одновременно двоих, в соответствии с чем и пытался переговорить с этими кошмарными, зелеными, качающимися близнецами, как положено по уставу.

Близнецы, выглядевшие несколько недовольными, мелькали и мельтешили, норовили упорхнуть под потолок. Проикав приветствие, Дитрих приступил к наиболее сложной части своего выступления. Он постарался открепиться от ненадежной стены, которая выскальзывала из-под него (не уступая в этом подло брыкающемуся полу), принял гордую позу и молвил торжественно:

— Я н-ндеюсь, гнералы, мы-с-с-с, ч-черт! мы-с-с-с… мы с-с-с вами ссработаемся! Я ндеюсь… — добавил он для пущей важности.

— Я тоже, — процедил фон Топпенау сквозь зубы.

Он бы с огромным удовольствием прямо здесь же и расстрелял нахального майоришку, но, кроме него, вести клятый экспериментальный танк было некому. Видит Бог, он бы и этим пренебрег, однако фон Морунгены происходили из Восточной Пруссии и могли похвастаться титулом и гербом не менее древними и знатными, чем его собственный. Такие люди в вермахте всегда были редкостью, а с 1942 года — и подавно. Правда, люди знатного происхождения не идут в изобретатели, с другой стороны, черт знает, какие прихоти могут взбрести им в голову. Каждый немецкий рыцарь имеет право на собственное хобби; в конце концов, император Рудольф был алхимиком, а престарелый князь Гюнтер фон Кольдиц коллекционировал пуговицы — что еще полбеды — и с этой целью наловчился ловко срезать их с верхней одежды знакомых и даже малознакомых людей, попадавшихся ему навстречу во время ежевечерних прогулок, — что уже несколько хуже.

Представив себе этого дородного старика с лезвием в руках, охотящегося в парке преимущественно на дам, у которых, как известно, пуговицы и красивее, и разнообразнее, генерал невольно заулыбался. В защиту переминавшегося у стенки майора выступил голос крови, и Топпенау быстро сдался. Церемонию расстрела пришлось отложить на неопределенно долгий срок. Впрочем, как все истинные аристократы, генерал был терпелив и кроток.

Что касается самого экспериментального танка — да, это был неописуемый красавец. Плоский, тяжелый, мощный, достижение техники, взлет конструкторской мысли — что и говорить. Немного раньше, воюя в Европе, или немного позже, когда закончится вся эта неразбериха здесь, в этой варварской стране, Топпенау и сам бы порадовался тому, что такая машина существует в действительности. Но именно сейчас, когда все выходит из-под контроля, глазом моргнуть не успеешь, экспериментальный танк (читай — лишняя ответственность) в бригаде ему был на дух не нужен. Однако этому болвану… то есть фюреру, не возражают. И если он лично препоручает вашим заботам какого-то молодого майора-изобретателя, то вы обязаны принимать этого протеже наиразлюбезнейшим образом, невзирая на то как вы лично относитесь к изобретателям, их изобретениям и самому рейхсканцлеру Великой Германии.

Но об этом даже думать лучше в звукоизолированном месте.

Сам генерал фон Топпенау — как ему представлялось — не уступал ни в чем легендарному Зигфриду и от своих подчиненных требовал того же. Правда, в войне с Советами он не понимал почти ничего, хоть и не осмеливался в этом признаться даже самому себе.

Советские военачальники воевали более чем странно, доводя врага до полного ошумления и привычки заниматься не противником, а собой, потому что противник все равно поступит против всех и всяческих законов здравого смысла. «Что это значит?» — наверняка поинтересуетесь вы. Постараемся объяснить.

Предугадать, что начнут вытворять советские войска на данном участке фронта, — дело безнадежное, и если ты не Нострадамус и не Гермес Трисмегист, то лучше скромно и, главное, своевременно уйти в тень, чтобы твое личное мнение не было никем зафиксировано. Это единственный способ сохранить голову на плечах. Точнее, это может быть удачным способом, но вообще лучше быть готовым к тому, что все равно чего-то не предусмотришь.

Судьба Паулюса и Гейдриха снилась в кошмарных снах абсолютно всем высоко — или даже среднепоставленным офицерам, с которых могли спросить за какое-либо событие на их участке фронта. А что можно отвечать?

Русские могут упорно атаковать какую-нибудь высотку, губя десятки и сотни людей, хотя любому ясно, что единственное, чего они добьются, — это полного уничтожения своей части, пущенной в расход каким-нибудь ополоумевшим комиссаром, который додумался сказать им, что Москва находится как раз там. Географию они в большинстве своем знают из рук вон плохо, а вот слово «Москва» действует на русских магически: они способны пробиться через любые, самые невозможные преграды, если стремятся в этот населенный пункт. Не стоит даже пытаться угадать, зачем им это. Если, скажем, немцу сказать: