Уинстону было тогда двенадцать. Он услышал, как Фарик зовет его с улицы:

– Чувак, тебе стоит подойти, там, на Семнадцатой, плохо дело с Брендой.

Уинстон подбежал как раз к отъезду «скорой». Рядом стояла телефонная будка, из которой благодаря демонополизации он мог позвонить в любой конец США и говорить тридцать секунд за четвертак. Уинстон набрал рабочий номер матери:

– Можете позвать миссис Фошей? Мам, приезжай в больницу Метрополитен. Встретимся в реанимации.

Уинстон вынул из кармана перманентный маркер и рассеянно нарисовал свой тег на потертой автобусной обивке: «БОРЗЫЙ 109». Он придумал его еще в начальной школе.

– Ну чего, ты в деле? – спросил Фарик, пихая Уинстона локтем. – Просто горы бабок, тюками грузить будем.

– Ничего не выйдет.

– Это еще, блядь, почему?

– Потому что наркоману тоже нужна причина, чтобы вставать утром с постели, и эта причина – крэк, героин или на чем он там торчит. Для него присосаться к этой трубке, как влюбиться – может, даже лучше. Можешь себе представить, каково это: проснуться утром со знанием, что как только ты наскребешь десятку баксов, то найдешь любовь всей жизни? Чтобы это делать, ты не можешь быть влюблен с утра. Тебе надо проснуться в холодной комнате, злому оттого, что ты спал на скомканной подушке или вовсе без подушки, с сознанием, что мир тебя ненавидит и ты ненавидишь весь мир. А потом ты можешь заценить кайф. Тебе захочется, чтобы кайф был долгим, но не бесконечным, нет.

Фарик стукнул друга кулаком в плечо.

– Ты, судя по всему, знаешь, о чем говоришь.

Уинстон думал, стоит ли признаться, что однажды, на пятую годовщину смерти сестры, он экспериментировал с крэком и ему так снесло крышу, что он четыре дня просидел в стенном шкафу. Словно ювелир-наркоман, он брал пинцетом крошащиеся кристаллы, подносил к глазам, разглядывая каждую светлую мраморную прожилку на коричневатых гранях. Когда кокаин кончился, Уинстон объявил безупречными хлебные крошки и комки свалявшегося в карманах пуха и заправил ими свою трубку. На четвертый день он обнаружил, что мастурбирует при помощи вазелина и картонных гильз от бумажных полотенец, и прекратил наконец это извращение хотя бы из сексуального стыда. Но каждый раз, как Уинстон слышал фразу «Хочу грохнуть прямо сейчас» из классического хип-хоп-трека Роба Бейса «Тут нужны двое», у него пересыхало в горле. Он отвернулся от Фарика и вытер бровь.

– Ничего я не знаю, так, слышал разное.

Фарик подумал секунду и выдал:

– Может, «Вечной неге» нужен какой-то механизм длительного действия? Типа как у сиропа от простуды.

Уинстон тяжело вздохнул, и тут автобус остановился.

– Бродвей-стейшн, конечная.

Оттуда им предстояло доехать по коричневой линии через мост до Канал-стрит, потом перейти по поросшим водорослями тоннелям на родную ветку. Войдя в вагон, Фарик навис над каким-то дядькой, сидевшим рядом с дверьми.

– Мудила, читать не умеешь? – заорал он, тыча в наклейку, гласившую, что это место предназначалось для инвалидов и пожилых.

Дядька смущенно вскочил и вежливо уступил Фарику место. Уинстон засмеялся, а стоявший рядом с ним мужчина в твидовом пиджаке незаметно проверил свой карман – на месте ли бумажник. Уинстон глубоко вздохнул и, чтобы удержаться и не врезать по башке, схватил мужчину за руку, вдавливая ремешок часов глубоко в кожу.

– У меня сегодня был длинный день, полный преступных деяний. От еще одного криминального деяния мне хуже не будет. Уровень преступности падает, но он не нулевой.

Тип вышел на следующей остановке. Женщина через два сиденья от них подвернула брошку внутрь блузки и повернула обручальное кольцо так, чтобы сверкание бриллиантов утонуло в темноте ее ладони.

– Едем домой, йоу!

– Больше никаких бруклинских ниггеров-Рэмбо в камуфляжных штанах.

– Точняк. На хер Бруклин!

– Спайк Ли, Джеки Робинсон, Барбра Стрейзанд, Вуди Аллен, Мэри Тайлер, сука, Мур могут поцеловать мой черный манхэттенский зад!

Уинстон закинул в рот последнюю жвачку, развернул лежавший в упаковке комикс, как обычно, несмешной, и прочел бумажку с предсказанием: «Не копите обиды, они могут испортить вам жизнь».

Не впечатленный, Уинстон надувал пузыри, пока двери подземки не открылись на 116-й стрит.

Словно сурки, выползающие из нор с приходом ночной прохлады, парочка покинула станцию метро и застыла неподвижно, обозревая Испанский Гарлем, только приходивший в себя после предсумеречной сиесты. У входа в прачечную чинно играли в домино четыре пенсионера в майках. Откуда-то с верхних этажей на них обрушилась энергичная сальса. Уинстон, пробудившийся от дремы, с удовольствием окунулся в водопад латинских ритмов, дробных шагов и виляющих бедер. А текст! No tengo miedo, tengo bravura, tú y yo, tenemos amor pura[1]. Уинстон вернулся в свой квартал.

– Это Эктор Лаво.

– У тебя все испанские певцы Экторы Лаво. Ты больше никого не знаешь. С тем же успехом это может быть какой-нибудь Марко Мантека.

– Слушай, сменил бы ты подштанники, а? Воняет.

Фарик достал чистые трусы и зашел в туалет забегаловки «Канзас Фрайд Чикен». Уинстон направился в магазин.

– Dos paquetes de seis de Bud, por favor[2], – и переключился в ночной режим, накинув на голову капюшон толстовки.

Когда Фарик привел себя в порядок, они направились на восток, к Третьей авеню. Фарик дико завидовал Уинстону, который мог идти и пить одновременно, тогда как ему приходилось ждать, пока они дойдут до места, прежде чем он сможет глотнуть пивка. Уинстон остановился и приставил банку к губам друга. Тот сделал два глотка.

– Спаситель!

– Нравится?

– Заебись.

Уинстон вытер пену с губ Фарика. Он подумывал рассказать о пистолете, но решил, что не стоит. Как только люди узнают, что у тебя есть пушка, начинается, как с машиной: все просят одолжить, ожидают, что ты сделаешь их жизнь легче. Уинстон ткнул пальцем в сторону их обычного питейного места, у пустого бассейна в Джефферсон-парк. Они любили сидеть на бортике, болтать ногами над пустотой и вспоминать времена, когда по очереди щупали Генриетту Роблес в мелком конце бассейна. Даже Фарик, рискуя заржавить шарниры на своих скобках, лазал в воду ради нескольких прикосновений вслепую.

Четыре, может, пять банок, прикинул Уинстон – и Фарик согласится одолжить денег, чтобы он смог дотянуть до конца месяца.

На бедре что-то зажужжало, и Уинстон уставился на пейджер, перебирая номера. По его мрачному выражению Фарик догадался, от кого сообщение. Ниггер, а ну быстро домой, теперь ты отец.