Каким бы мог стать Мечик из фадеевского «Разгрома» — заматеревший, натренированный, ставший мастером войны — но по морали оставшийся прежним? В твом любимом «Морском волке» — что интеллигент Хэмп говорил капитану Ларсену про храбрость?

Выходит, что у подвига есть два измерения? Не только результат — но и какой ценой за него было заплачено, с твоей стороны. Совершил ли ты это, себя превозмогая, и понимая, что могут убить — или сделал походя, «одной левой», показывая свое мастерство, но не отвагу? Но тогда получается, что «дух важнее техники», как у самураев, укладывающих людей в «банзай-атаках» без всякого результата — и в итоге, проигравших войну?

Я не находил ответа. Но знал, что не забуду, и не успокоюсь, пока не сумею понять. А пока лишь наблюдал за происходящим. Если хотят, чтобы я был свидетелем — что ж…

Внешне было, как в фильме про революцию — красный флаг (где-то уже ткань нашли), толпа, и вождь Ли Юншен на танке. Вот только солдаты его выбивались из картины «народного энтузиазма» — площадь оцепили, зорко смотрели, чтоб никто ничего не выкинул, и, тем более, не убежал. Юншен на танк влез, Куницын и я тут же стояли, внизу. Очередь вверх — чтоб все замолкли и прониклись. И речь — слова были про китайскую народную революцию, и самый справедливый строй коммунизм, где будет высшая гармония (витиеватые китайские обороты), кто был ничем, то есть самые бедные и угнетенные, тот станет всем, и заживет как мандарин. И что виноваты в этом богатые, которых надо экспроприировать, а попросту, ограбить. И никто не имеет права у вас ваше отнять… просто потому, что оно — ваше, и вы можете убить любого, кто посягнет. Как этих вот мерзавцев, воров, во всем виноватых — жест в сторону группы людей углу площади, уже под конвоем — местный помещик, чиновники, богатейшие жители, «и те, кто за Чан Кай Ши».

— Паразиты — вне закона! Их имущество будет разделено между теми, кто их убьет.

И расступился конвой. Колыхнулась толпа. Раздался какой-то звериный вой. А тех — через минуту уже не стало.

— Ну, завертелось колесо — сказал Куницын — и нам пора, зачем пришли? Склады заняли уже — мы первыми грузимся, а что не влезет, то пусть народ разбирает.

Были и еще городки и деревни. И везде одно и то же — захват учреждений власти (дома помещика, старосты, а также полицейского участка и казармы солдат, если таковые есть), короткая речь перед согнанным народом, учреждение из беднейших (как самых угнетенных) «комитета защиты революции» и «отряда защиты революции» (которому раздавали трофейное оружие), и обязательно — расправа с «врагами трудового китайского народа» (каковые находились всегда: даже в самой бедной деревне был хотя бы лавочник — ростовщик и спекулянт. И староста-кровопийца, а уж про полицейского начальника и так ясно все). Причем казнь всегда была — руками местных, не наших.

— Писатель, ну ты что, не знаешь что такое «кровью повязать»? Вот мы всякие хорошие слова сказали, и ушли, эти покричали с нами, «рюси, китай, дружба, пхай-пхай», тьфу ты, «за Вождя Гао Гана и коммунизм», и разошлись по домам, и все? А вот если на них уже кровь будет — тогда просто так разойтись не выйдет, жди продолжения банкета! Ну а мы в это время будем уже далеко.

Так это же… Я слышал, что и на каторге при царе, и в лагерях сейчас так бывало — главари, задумав побег, подбивали толпу на бунт, а сами в суете, незаметно в сторону, далеко и быстро. И мы, выходит, так же? Какой к чертям коммунизм? Который мы мечтали нести угнетенным нациям — как герои Алексея Толстого, марсианам?

— Ну и кому ты хочешь свет коммунизма нести — сапоги мои не смеши! Этим до коммунизма — как раком до Луны. Видел, что они со своими же творили, которых во «враги»? И не только с ними самими — с их бабами, детьми? И это еще цветочки — ягодки начнутся, когда мы уйдем! Будут ведь между собой разбираться, кому при дележе экспроприированного досталось на одни штаны больше, кого в следующие «враги»?

Так ты все предвидел, знал, командир?! Что будет такое?

— А ты думал, бунт угнетенного крестьянства против помещиков-эксплуататоров выглядит иначе? Разин с Пугачевым, они «прогрессивные», или нет? Или же, как и в Европе бывало, когда «сто тысяч живых скелетов осадили замок какого-нибудь барона де Пупса и взяли его», и как думаешь, что они после сделали не только с самим угнетателем-бароном, но и с его домочадцами, семьей? Да и с прислугой из своих же — не зная никаких общих классовых интересов, а просто завидуя, что эти в барских покоях, а мы в навозе? Мне вот довелось книжонку одну прочесть, эмигрантское издание двадцать восьмого года, Первухин, «Пугачев-победитель», что было бы если — на ночь читать не советую! У нас в семнадцатом уже были Ленин, Партия, и сознательный пролетариат. А Китай отстал лет на двести — нету тут ничего такого, и за год не родишь!

И мы ничего не будем делать? Лишь смотреть?

— А отчего бы и нет, товарищ писатель? Подумай лучше, какая у тебя уникальная возможность — видеть все со стороны, будучи неприкосновенной фигурой в центре событий? И на холодную голову, собирать опыт — что, как, почему, и что сделать, чтоб у нас такого не было? На чужих бедах ведь лучше учиться, чем на своих?

Так кто же ты, подполковник Куницын — Волк Ларсен на службе СССР? И ведь один я это вижу — для прочих же, рейд в тылу врага, где командир царь и бог, а неповиновение ему, это вплоть до расстрела на месте, причем ни одна инстанция после не возразит! Из наших, осназ на «дважды Героя, который Гитлера брал» с восторгом смотрит, ну а авиатехнари вообще прикомандированные, им без разницы, лишь бы кто вывел к своим. Особист Бородай, к которому я однажды подошел со своими сомнениями, ответил:

— Товарищ старший лейтенант, вы считаете товарища Куницына врагом, или предателем? Нет — тогда простите, это не ко мне, а к попу, который нам по штату не положен! Сейчас не тридцать седьмой год, и по нашему ведомству установка четкая: если товарищ делом свою преданность Советской Власти доказал, очень серьезные и предельно конкретные доказательства нужны, чтобы что-то против него возбудить. Если у вас таких нет — то считайте, что вы мне ничего не говорили, а я не слышал.

Ну а «наших» китайцев и спрашивать бесполезно. Поскольку у них, в общем-то народа неглупого, иметь собственное мнение в присутствии вышестоящих — традицией запрещено. Как Ли Юншен, даже речь свою толкая, все время на Куницына оглядывался, а несколько раз даже его кивка ждал — все ли правильно говорю? И это тот из местных, кого мы сочли наиболее смышленым! Но и для него все просто и ясно — командир, это Голос и Рука самого Красного Императора Сталина, и за неподчинение, смерть — а так как назад в босяки (это в лучшем случае, если живым) Юншену очень не хочется, то абсолютно любой приказ Куницына он выполнит не задумываясь — расстрелять, или хоть живьем закопать все население этой деревни, будет исполнено тащ командир! И чем же тогда мы от немецких карателей отличаемся? А солдаты тем более колебаться не станут — оказывается, южане для них никакие не «свои», тут даже язык отличается, даже мне иногда приходится не словами, а иероглифами изъясняться, чтобы понять диалект.

Еще запомнилось, как в одном городишке председателя «революционного комитета» выбирали. Когда «беднейшие и угнетенные» стали друг другу морды бить, разбираясь, кому в главы. А городок этот был уже не просто кучей хижин, тут и какие-то мастерские, даже заводики наличествовали — гончарный, ткацкий. Куницын и сказал, когда буянов успокоили, умеренной силой (выбитые зубы не в счет):