Раздались звуки: скрежет отодвигаемых стульев, выключение диктофона, шелест собираемых документов, щелчок замка портфеля и стук закрывающейся двери. Комиссар Эрик Бруун зажег угольно-черную неровно свернутую сигару и сосредоточился. Вскоре он услышал то, чего ждал. Голос Грундстрёма:

— Он неслыханно хитер. Какого черта ты дал ему ускользнуть так просто? «Трансильванский граф»! Черт возьми, Уффе! Мы не можем позволить этому типу ускользнуть. Один такой «ковбой», вышедший сухим из подобной истории, открывает дорогу сотням расистов по всей стране.

Остаток разговора уже было не разобрать. Мортенсон что-то пробормотал, Грундстрём вздохнул, заскрипели стулья, дверь открылась и захлопнулась. Бруун остановил запись и некоторое время сидел неподвижно.

Ясный весенний вечер за окнами полицейского управления тонул в ледяной темноте. Бруун осторожно выбрался из-за стола и подошел к спящему Йельму. Прежде чем сделать глубокую затяжку и выдохнуть дым прямо ему в лицо, Бруун некоторое время смотрел на спящего, устало качая головой.

Вот как оно повернулось, подумал он и выдохнул дым, я все равно его лишусь, так или иначе.

Йельм закашлялся и начал просыпаться. Первое, что он увидел, разлепив глаза, еще в тумане, — рыжая с проседью борода и двойной подбородок.

— Половина одиннадцатого, — сказал Бруун, складывая бумаги в свой старый потертый портфель. — Выспишься дома. Постарайся, чтобы завтра утром у тебя была ясная голова. Возможно, более ясная, чем сегодня.

Йельм споткнулся на пороге. Обернулся. Бруун доброжелательно кивнул ему. На его языке жестов это было равноценно объятию.

«И о чем они только говорят?» — думал Йельм, открывая холодильник и доставая бутылку пива. Гетеросексуальный, имеющий постоянную работу белый мужчина средних лет — это норма для общества. На этой норме основаны все нормальные общества. Стандарты здоровья. Откуда-то извне пришла на ум другая фраза: «Быть женщиной — это не болезнь». Но отклонение. Не говоря уже о гомосексуальности, молодости, старости, темной коже и иностранном акценте. Так выглядел его мир: внутри границ эти гетеросексуальные белые полицейские средних лет, снаружи — все остальные. Он взглянул на отклонения, сидящие на диване: его — сколько ей сейчас? — тридцатишестилетняя жена Силла и двенадцатилетняя дочь Тува. «Public Enemy» гремела в глубине дома.

— Иди, папа! — закричала Тува. — Сейчас покажут!

Он вошел в гостиную, смакуя глоток пива. Силла, как всегда, оглядела его с оттенком неприязни, а затем сосредоточилась на телевизоре. Заставка выпуска новостей. Потом основные темы. «Пропорции, — думал он, — пропорции».

«Драма с захватом заложников разыгралась сегодня утром в отделе по делам иммигрантов в Халлунде, к югу от Стокгольма. Вооруженный человек ворвался в контору сразу после открытия и угрожал трем служащим, держа в руках заряженный обрез. Однако история имела счастливый финал».

«Счастливый», — хмыкнул про себя Йельм. И пояснил:

— Отдел муниципалитета Буткюрка. Расположенный в Халлунде.

Женщины посмотрели на него и оценили это высказывание, исходя каждая из своих предпосылок. Тува подумала: наверное, это не самое важное. Силла подумала: ты, как обычно, всем недоволен, цепляешься к малейшей ошибке, чувства подменяешь мыслями, ощущения — фактами.

Зазвонил телефон. Йельм с шумом выдохнул воздух и снял трубку.

— Отдел по делам иммигрантов Халлунда? — раздался голос Сванте Эрнтсона.

— Заряженный обрез? — откликнулся Пауль Йельм. Смех на обоих концах провода, громкий смех.

Высокое искусство — поговорить о деле так, чтобы никто не заметил.

Напускная ребячливость.

Смех по любому поводу.

На поверхности — бессмысленный шумовой фон.

В глубине тем временем — все предельно серьезно.

— Как дела? — наконец спросил Эрнтсон.

— Пятьдесят на пятьдесят.

— Начинается! — выдохнули Силла, Тува и Сванте одновременно.

Старый репортер с обветренным лицом стоял на улице Томтберг, позади него виднелась площадь Халлунда. Был полдень, ярко светило весеннее солнце. На площади полно народу. Все выглядело совершенно обычно. Компания антиглобалистов топталась за спиной репортера, возбужденно размахивая руками.

— В восемь часов тридцать минут… — начал репортер.

— Восемь двадцать восемь, — поправил Йельм.

— …мужчина, косовский албанец по происхождению, ворвался в помещение отдела по делам иммигрантов в Халлунде с обрезом в руках. Из четырех присутствовавших сотрудников он взял в заложники троих. Четвертому удалось бежать. Преступник отвел заложников на второй этаж и велел им сесть на пол. Примерно через двадцать минут Пауль Йельм из полицейского управления Худдинге…

Фотография десятилетней давности во весь экран.

— Откуда они это взяли? — удивился Йельм.

— Лакомый кусочек, — вставил Эрнтсон.

— Они были в больнице, — сказала Силла, повернувшись к мужу. — Разумеется, в архивах прессы не нашлось твоих снимков. Это та фотография, что лежит у меня в кошельке.

— Лежит?

— Лежала.

— …направился в здание. Ему удалось незаметно подняться по лестнице, проникнуть в забаррикадированную комнату…

— Забаррикадированную, — усмехнулся в трубку Эрнтсон.

— …и выстрелить преступнику в правое плечо. По словам освобожденных заложников, Йельм держался исключительно храбро. К сожалению, мы не смогли получить комментариев ни от самого Пауля Йельма, ни от его начальника, комиссара криминальной полиции Худдинге, Свена Брууна.

— Молодец старина Свемпа, — проговорил в трубке Эрнтсон.

— Бруун сослался на то, что расследование продолжается и он не может разглашать сведения, составляющие служебную тайну. Но вы, Арвид Свенсон, были среди заложников. Расскажите, как все произошло.

Рядом с репортером появился мужчина средних лет. Сделав последний глоток пива, Йельм посмотрел на экран и узнал того самого служащего, который приставил ружье к голове лежащего без сознания Фракуллы.

— Я перезвоню тебе, — сказал он Эрнтсону и направился в туалет.

Уставившись в зеркало, он пристально разглядывал свое лицо. Лицо как лицо. Никаких особых примет. Прямой нос, узкие губы, темно-русые коротко стриженные волосы, футболка, обручальное кольцо. Больше ничего. Даже лысина не вырисовывается. Мужчина средних лет. Двое детей-подростков. Никаких особых примет.

Никаких примет вовсе.

Он рассмеялся, и его смех отозвался пустым эхом. Горький, одинокий смех отправленного в отставку полицейского низшего звена.

— Происхождение сильного кровоизлияния в двух местах, в затылочной части головы, не установлено, — сказал Ульф Мортенсон.