физиотерапевта. Маргерита остановилась и убедила себя, что в такой ситуации поступила бы, как и София Казадеи, должна была так поступить – заманила бы в ловушку мужчину, который только этого и ждал. Она осмотрела свою правую руку: каким было ее рукопожатие? Было ли оно достаточно твердым? Рука была потной, засунув ее в карман, Маргерита зашагала вперед в твердой уверенности, что завершила некое дело. Может быть, теперь ее перестанет преследовать сцена в туалете: он, склонившись над девушкой, напористо целует ее, изучая языком, или она на коленях, а он перед ней со спущенными штанами. Естественно, Маргерита не высказала ему это в лицо, заметила лишь, что он сам виноват в поднявшейся шумихе: сам настоял, чтобы ректор узнал его правду, чтобы жена узнала его правду, чтобы все узнали его долбаную правду. Карло обрушил на них свою риторику – это ее бесило больше всего. Маргерита ускорила шаг и почувствовала покалывание в ноге; когда она дошла до пьяцца Дуомо, сил у нее практически не осталось.

Маргерита послала сообщение в офис, предупредив, что сегодня не вернется. Затем, немного поколебавшись, все-таки спустилась в метро и направилась в единственное место, где ей хотелось оказаться. Купив билет в автомате, она прошла на платформу электричек, следующих в северном направлении. Достала томик Немировски и прижала книгу к себе. «Французская сюита» – роман, где жизнь так и бьет ключом: хотя эти страницы и последний гимн жизни, и предчувствие того, что Аушвиц вскоре разобьет все мечты автора. Она вошла в вагон метро, повторяя в голове слова телеграммы, которую отправил издателю муж Немировски, после того как жену схватила полиция: «Ирен сегодня отбыла в Питивье (Луаре). Надеюсь, сможете срочно вмешаться точка. Звонить бессмысленно».

Маргерита не выпускала книгу из рук до станции Луи Пастера, там она вышла из метро и очутилась в районе своего детства. Прежде тут обитали только миланцы, а теперь гудел рой из двадцати семи наций, в основном студентов, – разношерстная толпа поднимала ей настроение. Маргерита слегка сбавила шаг и повернула на виа делле Леге с ее китайскими ресторанчиками и марокканскими лавками. Тут она была настоящей – до всех своих увлечений, когда ее еще все устраивало. Дом ее детства располагался на углу, молочную лавку на первом этаже сменил бар, которым заправляло тунисское семейство, у них был кофе «Illy» и быстрый интернет. Маргерита достала было ключи, но передумала и два раза позвонила. Домофон крякнул, и она сказала:

– Это я.

– Кто я?

– Твоя дочь.

Толкнув дверь, она преодолела один пролет – мама уже поджидала ее на лестничной клетке.

– Что случилось?

– Приходили по поводу бойлера?

– Не меняй тему.

– Я что, не могу зайти к тебе просто так? Расскажи про бойлер.

Напрягшись, мама проскандировала по слогам:

– Все из-за де-ком-прес-си-и. В баке низкое давление.

Маргерита чмокнула ее в щеку – оказалось, родительница пользовалась «Oil of Olaz». Она была такая миниатюрная, что смотрела на всех снизу вверх.

– Кушать будешь?

Маргерита прошла в гостиную. Кресло отца уже не стояло у книжного шкафа, а телевизор беззвучно вещал на канале «Rai Uno».

– Ну, солнышко, рассказывай.

– Просто хочу побыть тут с тобой немножко.

– Как Черчилль, который взял отгул в разгар Второй мировой?

Она присела рядышком. Она всегда притихала, если у дочери на сердце кошки скребли. Когда Маргерита была еще юной, в минуты душевного смятения мама целовала ее в макушку, теперь же, после замужества дочери, стала более осторожной в проявлениях близости: присаживалась рядом, поправляла воротник ее блузки, отряхивала рукою пальто.

– Знаешь, солнышко, хочу тебе сказать, я уже не читаю, как прежде, – сказала она, забрав из рук дочери томик Немировски, и кивнула на книжный шкаф. – Я поняла, что читала только ради твоего отца.

– Тебе было с ним так скучно?

– Наоборот, чтение нас сближало, – ответила она, поправив дочери челку. – Если ты не хочешь говорить, тогда я скажу, что с тобой.

– Да ничего, я же уже сказала.

– Если мне приснился Паннелла[4], значит, что-то не так!

– Мама! – Маргерита невольно улыбнулась. – Далась тебе эта политика!

– Я прожила жизнь с человеком, который голосовал за Берлускони[5]. Знаешь, что он мне ответил на вопрос: «Почему?»

– Ну?

– Что он за Сильвио из-за «Drive In»[6].

– Еще бы! Полуголые девицы!

– Смотри на это проще, девочка моя. – Она уселась на диван. – Полуголые девицы, как-никак, отличное развлечение!

– Бог с ним.

Мама подняла взгляд.

– Значит, у тебя проблемы с мужем.

– Не хочу об этом говорить, – и уставилась на балконную дверь. Балкон находился на одном уровне с гостиной; когда она была маленькой, отец частенько распахивал дверь настежь и разрешал ей кататься на трехколесном велосипеде туда-сюда, пока мама что-то шила, примостившись в углу. Она штопала так же, как и читала, – с точностью и скоростью хирурга, и ее заработок был ничуть не хуже, чем у мужа-железнодорожника.

– Не хочешь говорить – ну и ладно, – сказала мама, поцеловав дочь в плечо. – Но знай, что твой муж иногда сюда забегает.

– Мой муж?

– Только не говори ему об этом.

Она вышла на кухню и вернулась с двумя кусками пирога.

– Со шпинатом. Если хочешь, разогрею.

Маргерита откусила кусочек.

– И что здесь делает мой муж, когда иногда забегает?

– Перекусывает, перебирает книги на полках, иногда берет что-нибудь почитать. Он приходит по четвергам. Твои подозрения как-то связаны с четвергами?

– Да нет, дело не в четвергах.

– Все будет хорошо, солнышко.

– Зачем он сюда приходит?

– Я недурно готовлю. Но думаю, причина в твоем отце.

– Пожалуйста, не будь банальной.

– А ты не будь неблагодарной, – парировала она, положив руки на подлокотник кресла. – Кажется, ты забыла, что отец для него сделал.

– Не забыла, – перебила ее Маргерита, – но не нужно утрировать.

– Ты недооцениваешь Карло.

– Вот тут ты ошибаешься, – нервно рассмеялась она.

Они ели в тишине, как обычно, неспешно пережевывая пищу и время от времени стыдливо поднося руку ко рту. Мамина стряпня: все из хороших и простых продуктов, сдобренных легким соусом. Они доели пирог, болтая о выцветших обоях на стене, затем мама забрала тарелку и поставила на стол, подняла дочь на ноги и обняла ее.

– Это не подозрение, мама. Это молоденькая студентка.

– И что?

– Это какое-то наваждение.

Мама выгнулась дугой, чтобы посмотреть ей в глаза:

– Значит, как сказал бы Мегрэ, улик у тебя нет.

– Не нужны мне никакие улики.

– Мудрое решение, доченька, – произнесла она, постукивая указательным пальцем по груди Маргериты. – И вот что я тебе скажу: твой муж не мастак в таких делах.

– Думаешь?

– Как и твой