— Акварель фонвизинская у вас хорошо сохранилась… — Петр прервал ловкое, ненапряженное молчание, которое проветрило комнату, и солгать или схитрить в ней стало все равно что насорить в музейных покоях.

Ава не всплеснула руками и не закудахтала восхищенно: «Ах! Ох! Откуда ты знаешь?! Какой молодец, что догадался!» — а, пересаживаясь из-за письменного стола на диван, обронила:

— Даже искусствоведы не всегда точно атрибутируют Артура Фонвизина, один приписал эту работу Звереву.

— Что вы! Зверев гораздо нахальнее! Папку с Фонвизиным мне наш режиссер показывал у себя дома. Акварели солнца боятся, поэтому на стену он их пристраивает только для телевизионщиков.

О каком режиссере речь — Ава уразумела сразу: паренек все время месил свою белокурую челку, как это делал на репетиции Эраст, бегая между креслами амфитеатра и сценой. Зная подсказку, можно было продемонстрировать прозорливость и огорошить подростка безапелляционным разложением по полочкам его проблем, но задача-то другая — не классифицировать, как делают психологи, стряпающие диссертации и статьи, а снять, вытеснить всю или хотя бы большую часть тяжести с его души. К профессиональному интересу, который при встрече с любым, каким угодно случаю, пациентом питал Аву, диктовал вопросы, руководил мимикой, — добавилась возможность выведать для Тараса неожиданные детальки о жизни его персонажа. Пока же стало ясно, что ярлык «депрессия», изготовленный в домашних условиях, обозначает скорее всего не болезнь, а беду, поделиться которой с такой матерью невозможно.

— Ава Ильинична, пожалуйста, не говорите моей маме, что я был у него дома, хорошо? Она потребовала, чтоб этот «мелкий бес» не смел больше притрагиваться к ее пьесам, а я… — Петр уперся невидящим взглядом в окно, сжал большие, с резким, как у Тараса, выгибом губы и покраснел. — Он говорит, что я — талант, он роль Лопахина со мной готовит, он шелковый пиджак мне из Германии привез, он такой добрый и любит меня…

Скороговорка оборвалась внезапно, как будто собирались выплеснуть полное ведро воды, а вылилось лишь несколько капель.

Теперь молчать нельзя — уличающая тишина превращала комнату в поле битвы беззащитного пациента с профессионально вооруженной Авой, и она поторопилась перепрыгнуть через намечающуюся линию фронта в тыл к подростку:

— А Раневскую кто будет играть — или это пока лишь проект?

Петр встрепенулся, передвинулся на край кресла, по-ба-летному выпрямил спину и, ухватившись за вопрос, стал перебирать подробности «Вишневого сада» со старшеклассниками и взрослым Фирсом, знаменитым эстрадником.

За окном вдруг потемнело, порыв ветра захлопнул на защелку чуть притворенную дверь, отгородив двоих от ближнего, расположенного на кухне, зарубежья. Пришлось зажечь настольную лампу, ее свет упал на сдвинутые Авины брови, разоблачив напряжение, с которым она запоминала и анализировала услышанное. Обычно ей довольно быстро удавалось разговорить пациента, и потом, расслабившись, она с легкостью выуживала из потока жалоб (претензии к миру, не к себе, проще всего становятся потоком) нужную информацию. Но сейчас Аве пришлось опровергать поговорку про двух зайцев, потому что кое-какие мелочи из рассказа Петра могли пригодиться Тарасу для его книги. Для себя она уяснила, что мальчика увлекает чистое вещество театра, а не сопутствующие ему товары; что будет не так уж трудно ослабить его зависимость от Эраста, хитро сумевшего употребить в том числе и психологические приемы, дабы как можно больше приближенных полагало, что высокое искусство — это он, и только он. Режиссура — еще и умение морочить другим голову. Как не использовать этот талант в бытовой жизни, если у тебя такие нетривиальные желания?!

— Он хочет меня… — Петр поднялся с кресла и со взрослой растерянностью спросил: — Если я откажусь, он меня заменит? — И наткнувшись на Авин непонимающий взгляд, уточнил: — В спектакле заменит?

— Вам что-то конкретное Эраст предлагал? — Ава подошла к мальчику, положила руку на плечо, удивившись, как напряглись мускулы под тонкой рубашкой, и мягко, но настойчиво усадила его.

— Нет, пока нет. Но он теперь станет моим врагом?

— Не у каждого человека бывают враги, чаще всего возникают ситуативные противники, которых, если постараться, можно переделать в сторонников или даже друзей. Давайте вместе подумаем, как поступить…

Еле слышное треньканье перебило ее. Не надо бы брать трубку, но когда боишься пропустить один-единственный звонок, не отозваться невозможно.

— Тарас, — назвался всегда ожидаемый голос, который она узнавала — нет, чувствовала — за мгновение до его звучания. — Представляешь, он опять уехал, не предупредив. Что делать?

PEC

(Швейцария, почти в то же время)

На моем веку, в самом его начале, Цюрихское озеро замерзло. Крепкий лед выдержал почти все столпившееся в выходные дни на этом чуде население Швейцарии — я тогда удивился, в какой огромной и любознательной стране мы живем. Целый февраль мы, дети, пользовались редким наслаждением от катания на коньках, салазках прямо возле дома, а не в далеких Давосе или Парпане, где родители снимали квартирку на время наших каникул. Но к концу месяца появились опасные трещины, и я упал в воду. Не успев испугаться вполне реальной опасности, я уцепился за кромку льда и выкарабкался на поверхность. Даже простуду не подхватил! В душе осталось ощущение праздника, восторг. А на фотографии — помню, ее в самом начале Seegfrorni, замерзания, сделал владелец дома, в котором специально для вселения нашей семейки сломали стену между двумя квартирами, чтоб у каждого ребенка была своя комната, — я кулачками тру заплаканные глаза: обиделся, что Рената воспитывает и наказывает только меня, младшего. Сестра потом утешила, рассказав, как доставалось ей — она до сих пор ежится, чувствуя или лишь подозревая материнское неодобрение. Но все замечания делались наедине с провинившимся, без посторонних, и тут самые близкие, родные — все равно что чужие.

Только теперь я могу сообразить, почему Рената, имея пятерых детей, не стала нашей рабой. Отец по делам своей химической фирмы часто и надолго уезжал в командировки, и не только не ревновал, а наоборот, радовался, когда она находила свои, независимые от него занятия. Случайно мы, дети, узнали, что одно из них — изучение русского языка. Не так уж и удивительно, ведь немецкий, французский и итальянский нужны каждому швейцарцу в бытовой жизни, английский — чтоб выбраться из провинции и быта на мировую арену, а все остальные языки уже одинаково второстепенны и более или менее равноправны. Хотя… И в школе, и в институте на военной подготовке воображаемым противником всегда был Советский Союз, нас обучали, что следует предпринимать, если русские нападут на Швейцарию. Но Рената выбрала самое трудное и, как оказалось, небезопасное.

Много позже, в 1990 году, прочитав в «Тагес анцайгер» о том, что на швейцарских граждан велись тайные досье, Рената потребовала показать ей свое дело. На десятках листов, как на картинах минималистов, текст прерывался черными горизонтальными прямоугольниками — так вымарывали следы наблюдения, начавшегося в шестьдесят седьмом, сразу после звонка Ренаты в советское посольство, когда она пыталась узнать, как попасть в Москву. Она вызвалась тогда помочь пожилой чете московских диссидентов вывезти фамильное бриллиантовое колье, которое должно было кормить стариков на Западе. Где взять приглашение в Союз? Ни Рената, ни ее приятельницы по группе, в которой они все изучали экзотический язык, не были знакомы в то время ни с одним русским. Три дамы купили двухдневный тур в Москву, по присланной фотографии заказали фальшивку и задекларировали ее на таможне. В полночь, улизнув из гостиницы, они по договоренности медленно продефилировали вдоль Гоголевского бульвара, встали у памятника изучаемого писателя и получили сверток из дрожащих рук испуганного незнакомца, который тут же, не замедляя шага, скрылся в темноте. Контрабандно вывезенное колье потом превратилось в деньги и спасло стариков от опасного шока, случающегося с теми, для кого эмиграция совпадает с первым выездом за границу, с теми, кто выстроил в своем сознании идеальный воздушный замок, осыпающийся при первом же столкновении с реальностью.