— Возможно, я бы с тобой согласилась, если бы не твоягрудь. Она выдает тебя с головой! Видишь ли, простеньких детских платьев,рассчитанных на большой бюст, просто не шьют.

— Что-то я тебя не пойму. То тебе хочется, чтобы япоскорее выросла. А то вдруг упрекаешь в безнравственности поведения. Кто я,по-твоему? Ребенок или какая-то социологическая проблема? К тому же я терпетьне могу подстраиваться под какие-то нормы. И вообще… Тебе самой не кажется,что, следуя догмам, мы разрушаем собственную индивидуальность? Ты толькопосмотри на сегодняшних мужчин. Тех, что показывают по телевизору. За всюисторию человечества никогда не было такого, чтобы люди выглядели как из одногоинкубатора. Галстуки, рубашки, серые пиджаки… Смотреть противно. Кошмар, да итолько.

— Мы говорим о совершенно разных вещах. Я имею в видулишь необходимость соответствовать своему возрасту: сообразно одеваться иподобающим образом себя вести. Что же касается тебя, то ты не делаешь ни тогони другого и к тому же переводишь разговор в другую крайность. Не стоитвоображать себя кем-то вроде заурядной вавилонской блудницы с лентой в волосах.Тебе это не к лицу.

Произнеся слово блудница, тетя Гиффорд так испугалась, чтототчас замолкла и, нервно сжав руки, опустила голову. Черная шапка стриженыхволос нависла над покрасневшим от смущения лицом.

— О Мона, детка, я тебя люблю.

— Знаю, тетя Гиф. Но прошу тебя, ради Бога, ради всегосвятого никогда, никогда впредь не считай меня заурядным созданием! Слышишь?Никогда!

Мона довольно долго простояла на коленях на каменных плитах,пока холод не пробрал ее до самых костей.

— Бедная Анта, — прошептала она, поднимаясь наноги и в очередной раз поправляя свое розовое платье.

Потом Мона встряхнула головой, чтобы убрать с плеч волосы, ипроверила, хорошо ли сидит на затылке атласный бант. Дяде Майклу он всегданравился.

— Пока у Моны на голове бант, — заметил он в вечерперед карнавалом, — можно быть уверенным, что ничего дурного не случится.

— В ноябре мне будет тринадцать, — прошептала онав ответ, придвинувшись ближе, чтобы схватить его за руку. — Говорят, мнепора снять с себя эту ленту.

— Тринадцать? Тебе? — Окинув ее взглядом, он накакое-то мгновение задержался на бюсте и, наверное устыдившись своих мыслей,покраснел. — Не может быть! Просто не верится! Но ты все равно не снимайэту ленту. Тебе она очень идет. Я сплю и вижу ее в твоих рыжих волосах.

Конечно, его хвалебная песнь банту была невинной шуткой.Такой же, как он сам. Ведь все знали, что он человек здравомыслящий,благоразумный и очень милый. Тем не менее его щеки покрылись румянцем.Любопытно почему? Некоторые мужчины его возраста обычно смотрят натринадцатилетних девочек с большой грудью как на злую шутку природы, но Майкл,судя по всему, к таковым не относился.

Так или иначе, но ей не мешало бы тщательно обдумать, какона будет себя вести, когда окажется рядом с ним.

Первым делом Мона решила оглядеть со всех сторон бассейн.Она поднялась по ступенькам и вышла на широкую, выложенную плиткой террасу.Внизу, под водой, горели голубоватые лампы подсветки, а над поверхностьюсгущался пар. Странно, что в бассейне не отключили подогрев… Ведь Майкл ужедавно в нем не плавал. По крайней мере, он сам так утверждал. Очевидно, онрешил не остужать воду до Дня святого Патрика. На этот праздник вне зависимостиот погоды обыкновенно приезжает добрая сотня малолетних Мэйфейров. Так чтоимеет смысл заранее прогреть бассейн. Мона прошла до конца террасы к душевойкабине, возле которой некогда на снегу была обнаружена кровь. Судя по всему,здесь состоялась жестокая схватка. Сейчас же это место было совершенно чистым,если, конечно, не считать маленькой кучки прелых листьев. Деревья в садупо-прежнему клонились к земле под тяжестью выпавшего в эту сумасшедшую зимуснега, что было крайне необычно для Нового Орлеана. Неожиданное тепло, котороенаступило в последнюю неделю, пробудило природу, и из земли показалась ялапа.Мона чувствовала запах ее крошечных цветков. Глядя на них, она никак не моглапредставить себе это место залитым кровью, а Майкла Карри лежащим на дне — сокровавленным, разбитым лицом и остановившимся сердцем.

Вдруг Мона ощутила запах… Это был тот же странный запах, чтопреследовал ее раньше — и в прихожей, и в гостиной, где обычно лежал китайскийковер. И хотя он был едва уловим, она не могла его ни с чем спутать. Следуя заним, Мона приблизилась к балюстраде. В сочетании с благоуханием ялапы запах,привлекший ее внимание, казался Моне весьма соблазнительным. Она бы дажесказала, вкусным — таким же вкусным, каким кажется сладкий аромат карамели илиирисок, но с той разницей, что этот запах имел явно иное, не связанное с пищей,происхождение.

Неожиданно в ней вспыхнул гнев на того, кто избил Майкла.Этот мужчина понравился ей с первого взгляда. Она также восхищалась и РоуанМэйфейр. И была бы не прочь когда-нибудь остаться с ними наедине, чтобы кое-чтоу них выведать и, в свою очередь, кое о чем рассказать. А главное — попросить уних виктролу, если, конечно, они ее нашли. Однако подобная возможность ей ниразу не представилась.

Мона снова встала коленями на обжигающие холодом плиты идотронулась до них рукой. Запах точно исходил из этого места, однако ничегоподозрительного ей обнаружить не удалось. Она посмотрела на дом, на утонувшийво мраке черный ход. Везде было темно. Мона перевела взор на здание бывшегокаретного сарая, находившееся за железной оградой, неподалеку от дуба Дейрдре.

Это было небольшое строение, в котором теперь жила прислуга.В его окнах светился единственный огонек. Очевидно, Генри еще не спал. Но Монуэто обстоятельство не слишком беспокоило. С кем-кем, а с ним уж она сумела бысправиться. Вечером за ужином она заметила, что Генри до смерти напуганслучившимся в особняке и, вероятно, уже серьезно подумывал о том, чтобы сменитьместо работы. Он лез из кожи вон, чтобы угодить Майклу, а тот в ответ лишьнеустанно повторял:

— Понимаете, Генри, я принадлежу к так называемойрабочей интеллигенции. И весьма неприхотлив в своих требованиях. Меня вполнеустроит самая обыкновенная пища. Например, красные бобы и рис.

Рабочая интеллигенция… После ужина Мона подошла к Майклу,когда тот собирался удалиться, чтобы совершить свой, как он выражался, вечерниймоцион.

— Дядя Майкл, — обратилась к нему она, — ачто это еще за чертовщина такая — рабочая интеллигенция?

— Ну у тебя и выражения! — прошептал он снарочитым удивлением в голосе, непроизвольно поправляя ленту в ее волосах.

— О, простите, — пробормотала она в ответ. —Видите ли, я считаю, что всякая девушка из высшего общества должна непременнообладать большим запасом слов.