маникюрный набор. За полгода жизни в СССР Циона неплохо освоила язык, однако говорила с сильным акцентом:

– Ничего, кому надо, меня понимают… – она открутила крышку термоса, – а остальных я заставляю себя понимать… – Циона помнила, как Максимилиан отдавал приказы в Будапеште:

– Он не повышал голоса, но по его осанке и жестам было ясно, что он имеет право распоряжаться. Ему не отказывали, не могли отказать… – никто не отказывал и Ционе. Вместо ордена, по окончании операции, она вытребовала себе квартиру в Москве. Собираясь в колонию, на Северном Урале, она сказала Шелепину:

– Вы отправляете меня на закрытые курсы, преподавателем, но я не намерена прозябать в общежитии… – голос женщины заледенел, – я жена выдающегося ученого, офицер разведки, в конце концов… – выдающийся ученый не покидал остров, но Циону планы мужа не интересовали:

– Захочет, пусть навещает Москву. Я, так и быть, раз в месяц прилечу к нему в гости. Надо поддерживать видимость брака, пока за мной не приехал Максимилиан… – оказавшись в Москве, Циона хотела отправить весточку в Цюрих, по известному ей адресу. Шелепин обещал ей трехкомнатную квартиру на Фрунзенской набережной:

– И служебный автомобиль, – она вспоминала карту Москвы, – надо подумать, как связаться с Максом, не вызывая подозрений. Он пользовался документами княжества Лихтенштейн… – Циона сомневалась, что в столице СССР есть представительство крохотного государства:

– Через главный почтамт письмо отправлять нельзя. Работники соблюдают инструкции, при подаче конверта надо предъявлять паспорт… – Циона надеялась на командировку в Восточный Берлин:

– Британцы меня хорошо подготовили… – устроившись с ногами на сиденье, она пила кофе, – город я знаю. Я уйду через зональную границу, но сначала надо достать местные документы. И надо найти нашего мальчика… – она сглотнула, – нашего сына. Максимилиан обрадовался Фриде, однако он ждет наследника фон Рабе. Прямо он ничего не говорил, но я все видела по его глазам… – Циона велела себе никуда не торопиться:

– Время есть, – она рассеянно смотрела в затемненное окно, – надо как следует подготовить операцию. Мне должны доверять, снять с меня конвой и наружное наблюдение… – ее охранник сидел рядом с шофером, шурша «Известиями». Циона еще не знала, как отыщет своего ребенка:

– Я его не видела, – поняла женщина, – я была без сознания, из-за начавшихся судорог. Его унесли, отдали мерзавке Генкиной, или Елизаровой… – Циона внимательно изучила фото воровки, но СССР кишел похожими женщинами:

– Тем более, сейчас, когда все закутаны в тулупы и платки… – одну из работяг, как презрительно думала Циона, она увидела на автобусной остановке, на окружной дороге. ГАЗ пронесся мимо. Циона разглядела замотанного в одеяла младенца, на руках у девушки:

– Может быть, Генкина опять попадется на краже. Но мальчик мог умереть… – Циона отерла глаза, – мерзавка могла сдать его в детдом… – дома ребенка в Казахстане и Узбекистане ничего о подкидыше не сообщали. Циона обещала себе поговорить по душам с Генкиной:

– Как я поговорю по душам с Джоном, – нехорошо улыбнулась она, – когда его отыщут… – в таком исходе событий женщина не сомневалась:

– Письмо Валленберга подлинное, пусть хоть под микроскопом его проверяют… – на зоне можно было достать бумагу и химический карандаш, – они клюнут на приманку… – о Валленберге Циона не думала:

– Он все равно, что мертв, его рано или поздно расстреляют, – она щелкнула зажигалкой, – у него половины зубов нет и голова лысая. Доходяга, как выражаются в лагерях. Но СССР не удалось его сломать, как в книге Оруэлла. Он не Уинстон Смит, он не пошел на предательство… – на зону Циону привезли с тщательно разработанной легендой. Валленберг поверил ее якобы аресту, в конце войны, в Польше:

– С той поры я больше десятка лет болтаюсь по лагерям, – Циона затянулась сигаретой, – мне отвесили большой срок, за бандитизм… – Циона рыдала у него на плече, моля избавить ее от неминуемого расстрела:

– Я обещала выйти за него замуж, – хмыкнула женщина, – сказала, что люблю его, что в Будапеште была девчонкой и ничего не понимала… – по легенде, Циона знала кое-кого из охранников БУРа:

– Их перевели со мной из женской колонии, – шептала она Валленбергу, – за деньги они отправят письмо в Москву. Конверт перебросят через ограду шведского посольства… – Циона потянулась:

– Он всему поверил и все купил. Но ничего не случилось, – она усмехнулась, – хотя охранников предупредили, они бы не вмешались. Господин Валленберг джентльмен, он не позволил себе ко мне притронуться, даже после десятка лет колонии… – Циона поняла:

– С осени ничего не было, а отсюда я лечу в Москву. Профессор подождет, ничего страшного. Но надо найти кого-то, для здоровья… – похлопав себя по щекам, собрав волосы в хвост, она нащупала ногами ботинки. Подол платья задрался, Циона провела рукой по черному нейлону чулка:

– Совещание большое, будут молодые офицеры. Товарищ Мендес заслужила отдых. На даче, наверняка, есть баня. Надо вызвать мастера, привести в порядок волосы, ногти…

Шлагбаум поднялся, створка железных ворот отъехала в сторону. ГАЗ скрылся за мощной оградой дачного поселка.

За окном большой кухни девичьего этажа общежития политехнического института покачивалась деревянная кормушка для птиц. Красногрудый снегирь, схватив кусочек замороженного сала, вспрыгнул на запорошенный снегом карниз. День оказался серым, туманным, но теплым.

Люда Дубинина открыла форточку:

– От плиты будет жарко, – объяснила девушка, – не шутка, сварить две сотни пельменей сварить… – на вечеринку приходила вся будущая туристическая группа. Склонившись над засыпанным мукой столом, Маша раскатывала тесто:

– Семь парней, а всего двенадцать человек. Саша Гуревич еще навещает родственников, товарищ Золотарев, инструктор городского клуба, встретит нас в Ивделе… – девочки, Люда и Зина Колмогорова, показали Маше на карте будущий маршрут. Через два дня, двадцать третьего января, они выезжали на пригородном поезде на север области, в Серов:

– Пересаживаемся на узкоколейку… – Зина Колмогорова водила пальцем по карте, – и отправляемся в Ивдель. Дальше рельсы не идут, – девушка улыбнулась, – товарищ Золотарев организует грузовик, в деревню Вижай… – после ночевки в Доме Колхозника им предстояло пройти на лыжах к горе Ортотен:

– Не больше пары сотен километров, в общей сложности, – небрежно заметила Зина, – но у вас в Куйбышеве такого снега не бывает… – Маша, обиженно, отозвалась:

– Бывает и побольше. Ты видела, что я отлично хожу на лыжах… – комната Зины и Люды больше напоминала склад туристического снаряжения. Согласно путевке, Маше полагалась свободная койка в спальне, где жило восемь девушек. Задобрив вахтершу шоколадкой, из собранного матерью пакета, Маша получила разрешение обосноваться на пустующей кровати в комнате девушек:

– Наши соседки уехали домой… – Зина рылась в груде ботинок, – когда мы вернемся из похода, переберешься на положенное место… – к рюкзаку девушка успела пришить кумачовый квадрат:

– Студенческий лыжный пробег в честь XXI съезда КПСС… – Маша сделала себе такой же:

– Рюкзак у тебя хороший, – со знанием дела сказала Зина, – видно, что импортная вещь. У нас такие есть только у альпинистов. Они ездят в Польшу, в Болгарию, на совместные восхождения, с тамошними спортсменами… – Маше стало неловко. Рюкзак она выбрала по заграничному, глянцевому каталогу, на английском языке. Пухлое издание снабдили страницами машинописного перевода, на русский, но Маша отлично владела тремя языками:

– Как говорит мама, – невесело подумала девушка, – моя дорога ясна. Золотая медаль, филологический факультет университета, красный диплом, замужество… – она вспомнила тихий голос Ивана Григорьевича Князева:

– Не блуждай в тьме, Мария. Ты вышла к свету, благодаря Иисусу, Богоматери, и своей святой заступнице, однако твоя дорога не закончена… – Маша понятия не имела, где сейчас Иван Григорьевич:

– Прошло больше двух лет, – поняла девушка, – он и тогда был пожилым человеком. Прощаясь, он говорил, что обязан выполнять долг христианина. И Зою нам спасти не удалось. Она, наверное, умерла, бедняжка, как и матушка Вера… – о смерти медсестры, в женской колонии, Маше сказал священник, отец Алексий. Маша не могла открыто ходить даже в окраинную церковь, но отец Алексий и его жена приглашали ее по воскресеньям на чай. Священник жил в коммунальной квартире:

– Детей нам Бог не дал, – коротко сказала матушка Надежда, – вернее дал и забрал. Тем более, батюшка десять