Когда вышли все пассажиры из Гамбурга, прибывшие на полтора часа позже, чем самолет из Праги, я почувствовала, что во рту у меня пересохло, а ноги окончательно затекли. И с неумолимой ясностью поняла, что ты не прилетел. Но вместо того, чтобы отчаяться, я тут же вообразила против всякой очевидности, что ты, незамеченный мною, проскочил мимо, побродил-побродил по залу, не замечая меня, – как будто меня можно было не заметить! – слегка удивился, слегка расстроился, взял такси и поехал ко мне. И теперь стоишь у меня под дверью, не понимая, куда я делась, или еще хуже – пожал плечами и ушел. Куда? Как я теперь тебя найду?

Это дурацкое недоразумение на миг показалось мне вполне реалистичным, и я, не помня себя от ужаса, дрожащими руками ухватилась за руль и помчалась домой, пересекая перекрестки на красный свет и угрожая жизни зазевавшихся пешеходов. Пока я взлетала по лестнице к своей квартире, я воображала, что слышу твое ровное дыхание наверху – мне виделось, как ты, усталый после раннего старта и многочасового перелета, задремал у меня под дверью. Но там, конечно, никого не было. Я ворвалась в квартиру, все еще надеясь неясно на что, – ведь в глубине сознания я ни на секунду не забывала, что ключа у тебя нет. Окончательно убедившись, что в квартире тебя нет, я бросилась к телефону, включила автоответчик и услышала твой расстроенный голос. На миг меня охватила волна радости, мне показалось, что ты где-то здесь, близко! Но постепенно до меня дошло, что ты звонишь из Праги, хоть я никак не могла уразуметь, почему.

Конечно, мне трудно постигнуть странные правила вашей жизни, которые позволяют вот так просто не пустить в самолет ни в чем не повинного человека с законным билетом и с законной визой в паспорте. И тут же эту законную визу отменить без всякого объяснения! Потому что фальшивый предлог, будто ты летаешь в Израиль слишком часто, объяснением считаться не может. Часто относительно чего, и что значит слишком? А сколько раз в год – не слишком часто? Или раз во сколько лет?

Нет, я сдаюсь: моя логика тут явно не работает. Она только безжалостно предсказывает, что у меня практически нет шанса быть с тобой в ближайшем будущем. А, может, вообще никогда?

Ну вот, сейчас пойду и повешусь!

Слушай, а нельзя устроить так, чтобы я приехала к тебе? Ладно, ладно, не сердись – не такая уж я идиотка, ты ведь объяснил мне, что это будет совершенно невыносимо. Так что забудь, я ничего такого не предлагала.

Но что мне теперь делать – как жить, о чем мечтать?

Письмо 15-е (неотправленное)

Твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука…

Где ты, с кем ты, где твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука, твоя рука?

Мне не хватает воздуха, я сейчас умру! Протяни руку, протяни!

Письмо 16-е (отправленное)

Ну вот, где-то в небесной канцелярии услышали мои мольбы и тебе, вроде бы, готовы вернуть отобранную визу. Казалось, я должна была бы радоваться, правда? И даже быть вне себя от счастья. А я опять в отчаянии – потому что я должна уехать за границу на десять дней из твоих так скупо отмеренных двух недель! Наверно, я чего-то не предусмотрела в своих мольбах, а то бы тебя отпустили на другие две недели. Ведь не может же быть, чтоб назло?

Письмо 17-е (отправленное)

Дорогой мой, ненаглядный, конечно ты прав, что не хочешь приезжать, раз меня тут не будет!

Но как ты можешь упрекать меня, не вникая в суть дела? Ты думаешь, я не понимаю, чего тебе стоило вырвать у них обратно эту благословенную визу? Но и ты мог бы понять, что я должна уехать не в туристскую поездку! Неужто я предпочла бы десять дней бессмысленной толкотни вокруг памятников старины хотя бы одному часу с тобой? Нет, даже не часу, а минуте?

Но моя поездка – увы! – определяется не мной. Она – чисто деловая и была запланирована полтора года назад. Я уже не стану рассказывать тебе, какие усилия потребовались мне на то, чтобы убедить моих директоров в ее необходимости и сколько денег им пришлось заплатить за мой доступ к тем редким документам, ради которых я все это затеяла. Если я теперь откажусь ехать, они озвереют и сотрут меня в порошок. Так что я просто не могу эту поездку отменить, – бывают такие обстоятельства!

И все же, представь! – я попробовала: я пошла на прием к самому главному и попросила отложить мою командировку на две недели. Он спросил: «Чего вдруг?», и я сказала – по личным обстоятельствам. Он посмотрел на меня, как на червя, и спросил, что я думала о личных обстоятельствах, когда все это дело затевала. Ответить мне было нечего, и я робко попросила послать вместо меня кого-нибудь другого, хотя прекрасно знала, что в моем деле никакого другого, равного мне, нет.

– Что ты голову мне крутишь? – заорал он. – Что ты руки мне выламываешь? Не хочешь ехать, не езжай! Иди, подавай заявление об уходе, но только сперва верни деньги, которые мы заплатили за то, чего ты так добивалась!

Он мне всегда казался красивым молодым мужиком, а тут, когда он заорал, я заметила, что у него под подбородком дрожит какой-то дряблый мешок и глаза он скосил от крика совсем по-стариковски. И тогда я поняла, что он не шутит насчет денег, – а ты даже представить себе не можешь, сколько они заплатили за то, что мне позволяют работать с документами из этого секретного архива! Так что, боюсь, я просто не могу себе позволить ни платить, ни увольняться.

Что же мне делать, что делать, что делать? Как мне быть?

Я не могу поехать и не могу отказаться от поездки.

Я умру, если тебя не увижу.

Миленький мой, умный, красивый, придумай что-нибудь!

Неужели твою визу невозможно отложить на две недели?

Письмо 18-е (неотправленное)

Я вижу, с твоими бюрократами не заскучаешь! Остается только восхищаться богатством их фантазии в области садизма. Значит, отложить твою визу нельзя ни в коем случае – или сейчас или никогда? Что же нам делать, если никогда нам не подходит?

Твоя фантазия тоже достойна восхищения. Похоже, что борьба за существование в условиях вашей сомнительной народной демократии имеет свои преимущества: она тренирует изворотливость и смелость. Однако я не такая тренированная и мне страшно. Представим, что ты достанешь билет на полет с пересадкой в Вене, но разве не опасно не полететь дальше, а остаться в Европе? Ведь они, если узнают, могут потом никогда тебя больше не выпустить. А как пересекать европейские границы с твоим паспортом без визы? Может, ты прав, что никогда не проверяют, – а вдруг именно на этот раз возьмут и проверят?

Ты знаешь, я не хочу! Бог с ним, давай лучше отложим, а?

Ты рассердился, да? Ну и напрасно – ты ведь не сомневаешься, что я умираю от желания быть с тобой?

Просто страх за тебя еще сильней.