«Что со мной? Почему его голос заставляет каждую клеточку моего тела вибрировать?»

Намокшие листья тяжелыми кляксами ложились на тротуар.

«Почему я теряю способность здраво мыслить, стоит ему приблизиться?»

Глафира закрыла глаза. Вспомнилось, как с волос Глеба скатывались блестящие капли и оставляли влажные дорожки на смуглом лице.

Какая-то щемящая тоска сжала сердце.

«Он чужой. И только непонятная прихоть сделала его на малюсенькое мгновение моим».

Муха потянула поводок, и Глафира послушно двинулась следом, не замечая, что идет по поникшей траве, прибитой холодным осенним дождем.

— Ммм, мое желание… Чтобы ты поцеловал Рыбу!

Задумавшаяся Глаша не заметила, как Муха привела ее к беседке детского сада. На перилах сидели ребята из параллельного класса и с нескрываемым интересом рассматривали виновницу недавнего скандала. Подруги Сони Кислицыной при усердной помощи третьеклашек по всей школе разнесли слух о том, как Рыба соблазняла в туалете Мельникова и как бесстыдно висла у него на шее. То, что туалет был женским, и затащить туда баскетболиста под метр девяносто и справиться с ним против его воли пусть не худенькой, но и не такой сильной девушке, как Глафира Глазунова, просто невозможно, мало кого интересовало. Новость была настолько горячей, что разделила возбужденную аудиторию на два лагеря. Первый, в основном состоящий из подруг и поклонников «лучшей девчонки в школе», сочувствовал Кислициной и пытался ее успокоить придумыванием казней египетских. Второй — частично состоящий из тех же подруг, завидующих более удачливой и красивой Соньке, а также из тех, кто, наконец, дождался, что признанная красавица и гордячка получила пинок (и от кого!) по великолепной заднице, злорадствовал и замер в предвкушении развязки.

— Давай, Витек, — капризно повторил тот же голос. — Мельникову она не отказала, почему бы и тебе не попытать счастья.

— Сонь, давай кого другого поцелую. Хоть первого встречного.

— Угу. Вон моя старенькая соседка идет. У нее вставная челюсть. Баба Ира! Здравствуйте!

— Ладно, — парень начал медленно подниматься, что вывело жертву спора из ступора. — Глаша, стой! Ты куда? Послушай, чего сказать хочу…

Он нагнал ее уподъезда. Поймав за капюшон, больно дернул, прихватив клок волос, и почти уронил на себя.

— Пусти! — задыхаясь, выдавила из себя Глаша, запутавшись в большой куртке и поводке, на конце которого билась в испуге Муха.

Жесткий рот накрыл Глашины губы, окончательно лишив воздуха.

— Давай! Давай! — хохоча, подбадривали догнавшие Витьку друзья. — Раз… два… три… четыре…

Но внезапно все закончилось. Захват ослаб, и Глафира, лишившись опоры, сползла на мокрый бетон. Трясущаяся Муха тут же прыгнула ей на руки.

Над Витей стоял Глеб и, держа его за ворот, бил по лицу. Кулаком. В кровь.

— Глебушка, пусти! — истерично закричала и повисла на нем Соня.

Витек кулем упал рядом с Глашей. Он тихо скулил, когда подбежавшие друзья подняли его и поволокли прочь.

— Это всего лишь спор. Ничего серьезного. Витек проиграл желание. Она просто подвернулась.

— Иди домой, Соня, — устало произнес Глеб и расцепил ее пальцы, что сомкнулись замком за шеей. — Потом поговорим. Завтра.

— Но… — она не верила, что ее гонят.

— Иди.

Во взгляде Мельникова Соня прочла нечто такое, что не позволило перечить. Медленно отступила на два шага, надеясь, что позовет, скажет с извечной полуулыбкой парня, знающего себе цену: «Да пошутил я, глупая. Идем уже отсюда», и раскинет руки, чтобы она спрятала лицо в его пахнущей любимым дезодорантом одежде, но нет. Не позвал. Даже не посмотрел больше. Протянул руку разлучнице, помог подняться и повел в подъезд.

«Но я тоже там живу», — успокоила себя Соня, рывком раскрывая скрипучую дверь и замирая с открытым ртом. Глеб на руках нес ненавистную Рыбу.

Его же ладонь (Соня узнала по часам на запястье, которые они покупали вместе) показалась на мгновение в темном проеме двери Глашкиной квартиры и, взявшись за хрустальный шарик ручки, захлопнула перед самым Софьиным носом.

— Вы что творите? — мама, услышав визг собаки и грохот опрокинувшейся вешалки, выскочила из кухни со скалкой в руках, но, включив свет и, узнав в барахтающихся в ворохе одежды дочь и ее одноклассника, в сердцах отбросила ненужное оружие, добавив шума к общей неразберихе.

— Простите, это я в темноте налетел. — Глеб поднялся сам и помог Глаше. Потом поставил на место вешалку, повесив на нее кое-как одежду. — Здравствуйте, Анастасия Кирилловна.

Активного члена родительского комитета знал каждый ученик выпускного класса.

— А почему вы такие грязные? — мама недоверчиво подняла край расстегнувшейся Глашиной куртки.

— Я упала. Прямо в лужу, а Глеб помог.

— Не убилась, и слава Богу, — Анастасия Кирилловна подобрала скалку и уже по пути на кухню выкрикнула. — Гладя, ужин готов. Мой руки и марш за стол. Глеб, тебя это тоже касается.

— Я пойду, Гладя, — с улыбкой повторил за мамой домашнее прозвище Мельников и, наклонившись к однокласснице, большим пальцем стер грязный подтек с ее щеки. — И ничего не бойся. Я со всеми разберусь.

Дверь мягко хлопнула и прервала речь мамы, которая громко рассказывала о новом рецепте кляра для рыбы, которому ее научила аспирантка. «Представляете, обыкновенная газировка, а корочка получается такой хрустящей…»

— А ужин? — замызганный, пахнущий рыбой фартук на полноватой фигуре Анастасии Кирилловны сменился на праздничный, с петухами на оборках.

— Дома поужинает. Его там ждут, — рассматривая свое лицо в зеркале и отмечая кровоподтек на губе, зло ответила Глаша, но спохватившись, более мягко добавила: — А я с удовольствием поем. Газировка, говоришь?

Вместо соседа, с которым делила парту последние два года, Глаша обнаружила широко улыбающегося Глеба. Сафронов, беспомощно поблескивая линзами очков, недовольно сопел за его спиной.

— Чего замерла? Садись, — Мельников огромной ладонью по-хозяйски похлопал по сиденью. Глаша беспомощно оглянулась, но заметив любопытствующие взгляды, ерепениться не стала. Вытащив из портфеля линейку, фломастером прочертила длинную линию, разделившую парту на две равные части.

— Это мое, — она растопыренной ладонью обвела ареол своих владений. — Нарушишь хоть на сантиметр, пересяду на заднюю парту к Фокину.

Вадим, раздолбай каких на свете мало, обрадовавшись перспективе списывать у отличницы и хоть как-то дотянуть до конца школы, радостно закивал и, вытащив из заднего кармана брюк Сафронова носовой платок, показательно протер от пыли место рядом с собой.

— Это единственное условие? — уточнил Глеб, убирая с территории принципиальной соседки свой учебник, который каким-то образом туда эмигрировал. — Значит, от сих до сих не трогаю, — его длинные пальцы стукнули по указанным границам, — а ты не дергаешься и не выдвигаешь новых требований?