камина приятный жар шел. Покрутила кованые цветы. Из крана и впрямь горячая вода полилась. Расскажи кому в селении про такое диво — не поверят.

Когда ванна наполнилась, поспешно одежду скинула и устроилась в обжигающей воде. Даже дышать легче стало. Какие еще чудеса хозяин вулкана припас?..

Только подумала о том — подпрыгнула, да так резко, что вода на пол выплеснулась. И было отчего — стук из-под горы раздался, да столь громкий, что и мыслей своих не слышала.

Точь-в-точь такой в селение доносился четыре седьмицы назад. Говорили, время жребия близится, и хозяин так невесту себе призывает. Но вот же я, невеста его. А стук не смолкает. Или так хозяину поцелуй не по нраву пришелся? А ну как завтра возвратит жертву обратно и прикажет другую невесту, более умелую ему прислать да здоровую?..

Стук тише стал, в отрывистое перестукивание превратился.

Тук-тук-тук… Тук-тук-тук…

Прислушивалась, но он не утихал. Полежала в горячей воде еще немного, а потом вылезла, вытерлась и ночную рубаху надела. Ткань мягкая, казалось, тело так и ласкает.

Плеснула воды в камин, чтоб огонь потушить, да только вот чудо: затрещал он и взвился вверх еще яростнее. Отпрянула, заслонив лицо ладонью. Ну и пусть его. Навряд ли пожар устрою.

Вернулась в комнату и скользнула в постель. Не могла свыкнуться с мыслью, что еще утром дома была, прощалась с родными стенами, а сейчас вот лежу на чужих простынях. И хоть свежие они, да все одно не мои.

В груди заворочался кашель. Протянула руку за бутыльком с микстурой, достала пробку и сделала глоток, морщась от сладости. Кашель будто того и ждал, царапал грудь когтями, искал выход. Думала, от горячей воды легче станет, да не тут-то было — скрутило так сильно, что долго отдышаться не могла. Прислушивалась к перестуку, идущему из сердца вулкана, стараясь быстрый бег собственного сердца унять. Только это и помогло с приступом справиться.

В изнеможении откинулась на мягкие подушки, призывая сон. Во сне завсегда легче. Сон исцеляет, так и лекарь говаривал.

Долго глядела на пляшущие искры пламени в камине.

«Будто глаза хозяина вулкана», — подумалось, прежде чем уснула.

* * *

— Ну, чего тебе? — спросил хмуро. Отложил тяжелый молот, вытер выступивший на лбу пот. Волосы облепили мокрую шею, щекотали кожу. Едко пахло каленым железом, запахом привычным и любимым.

Огневик яркой искрой скользнул в зал, что под самым основанием горы хозяин вулкана себе устроил.

— Хозяин, обряд-то на завтра готовить?

— Торопишься куда? — спросил, скрещивая на груди могучие руки.

— Так ведь седьмица осталась, пока… того-самого…

— И что с того?

Огневик руками развел.

— Так девица-то слаба, неужто сами не видите?

Огневик ежели и ждал ответа на свой вопрос, все одно — не дождался.

— Устроил ее?

Дух закивал.

— Покои показал, предупредил, чтоб одна не ходила.

Редрик не ответил, снова взял в руки молот, взвесил на ладони. Повернулся к наковальне и ударил что было сил. Дождем во все стороны брызнули яркие искры.

— Хозяин… — опять Огневик позвал. Медленно-медленно обернулся Редрик, взвесил молот на ладони, но слова не произнес. — Так с обрядом-то чего?

— Как скажу, так и начнешь готовить.

— Так ведь в прошлый-то раз невеста ваша едва у Изначального Огня, того-самого… Сами ж сказывали…

Темные брови хозяина вулкана сошлись на переносице.

«Плохой знак», — Огневику подумалось.

— Прочь поди. Не до тебя.

— Но, хозяин…

— Прочь, кому говорю, — сказано было хоть и тихо, но тут уж Огневик не стал искушать судьбу и скользнул из зала. С хозяина вулкана станется на него кадку с водой опрокинуть — такое уже бывало. Огневик потом несколько дней в очаге отлеживался, в себя приходил.

Только надоедливый дух сгинул, Редрик к своему занятию вернулся — снова и снова опускал молот на лезвие будущего клинка, пока оно не стало тонким как перышко.

А пока работал, все о Лиссе думал. И с чего бы? И до нее ведь были невесты: огненноволосая, с косами цвета пшеницы, с волосами, будто лунные лучи… да и другие… Помнил он их так хорошо, будто перед ним сейчас стояли безмолвными ду́хами.

До болезни, может, и были красавицы, а к нему пришли все как одна бледные, измученные, хрупкие. Словно сосуды стеклянные, в которых искра жизни затухала. Казалось, тронь их — рассыплются. И он не трогал. До того, как пред Изначальным Огнем время наставало предстать. А невесты чахли день ото дня, едва до обряда успевая дожить.

Снова подумал о Лиссе и нахмурился. Хороша девица: не отощавшая, с бровями вразлет, с волосами черными, будто вороньи перья, с глазами словно чистое небо. А все одно — умирает. Ежели б не чахоточный румянец на щеках ее и не темные круги под глазами, была бы невеста еще краше.

Снова про глаза ее подумал.

Видел лишь однажды такие, да с тех пор так и не смог позабыть… Уж не оттого ли глупость про поцелуй выдумал, а потом от дара отказался?

Или боги так над ним посмеяться решили, что девица на ту, сердце захватившую, похожа? Тотчас головой качнул, поразившись собственной глупости. Куда там… богам до него и дела нет. Прокляли они его. Давно. А потом и вовсе забыли.

С такой силой ударил по клинку, что лезвие переломилось. Зарычал, бросил тяжелый молот, да так, что тот о стену ударился. В горной породе трещина зазмеилась.

Стоял, невидяще глядя в стену, тяжело дыша, а сам все ту вспоминал, что в сердце навек поселилась и не отпускала уж столько лет, пока не почувствовал, как кожу проклятая метка жжет хуже каленого железа. Закатал рукав рубахи, посмотрел на огненный завиток на предплечье. Уже давно не замечал, как метка боль причиняет, когда подношение требует, — привык. А вот сегодня почувствовал.

Ничего не изменить. Ничего. Не думать о