этим же правилом, решила выгнать из дома разонравившуюся дочь. Знал ли чертенок о том, что вызовет у меня подобные неприятные ассоциации?

В любом случае, мне это правило не подходит, потому что другие мужчины, какими бы они ни были, совершенно меня не интересуют. Теперь, когда я поняла, что может быть по-другому, уже не смогу довольствоваться малым.

Когда яхта приближается к Владивостоку, телефон, на котором наконец появился сигнал оператора сотовой связи, начинает беспрестанно пиликать уведомлениями. Все они — из соцсетей. Кто-то выложил новую историю, кто-то — фото. Кто-то это фото оценил, а кто-то прокомментировал, и так далее.

Ни одного пропущенного звонка. Ни одного сообщения. И даже ни одного предложения о рекламе. В приступе меланхолии думаю о том, что утони я позапрошлым вечером, и никто бы этого не заметил. Даже брат не звонил, ни разу обо мне не вспомнив. Нестеров, пожалуй, и не подозревает, насколько никчемную и бесполезную девушку он спас.

Еще одним неприятным открытием является уменьшение количества подписчиков примерно на четверть — результат молчания и скандала с Зориной. Захожу в ее профиль — там тоже затишье. Лишь пара ничего не значащих фото голубого неба из иллюминатора самолета. Ее подписчиков тоже поубавилось и этот факт делает осознание собственной неудачи немного легче.

За просмотром соцсетей время пролетает незаметно, и когда я, почувствовав остановку, выхожу на палубу, Дубинина уже спускается по трапу, а Ник торопится за ней, пытаясь помочь донести сумку. Выглядит жалко и унизительно.

В отличие от солнечного пляжа, где мы провели три дня, во Владивостоке привычно сыро и прохладно. Вокруг серость и в воздухе зависла привычная туманная дымка. Сейчас, когда город настолько солидарен с моим собственным настроением, я не чувствую к нему былой ненависти. Просто безразличие и такую же блеклую как туман апатию.

Прощаюсь с капитаном и поднимаю неуверенный взгляд на Нестерова, стоящего с ним рядом на палубе. На нем снова солнечные очки, а лицо кажется слишком непроницаемым, чтобы по мимике можно было понять настроение. Но в следующий миг Марк молча протягивает руку за моей сумкой, а другую подает мне, чтобы помочь спуститься.

От этого жеста в душе вспыхивает крохотная надежда на то, что он меня простил. Что остыл и теперь не так сильно злится. Что готов выслушать меня.

Нерешительно вкладываю пальцы в его ладонь, сухую и горячую. И пока, держась за нее, спускаюсь следом за ним, мысли наполняются воспоминаниями о том, как нам было хорошо вместе. Узкий трап кажется все таким же неустойчивым и шатким, как пару дней назад, но на этот раз я знаю, что рядом со мной тот, с кем ничего не страшно, потому что он способен защитить от любых невзгод, надежен настолько, что, не раздумывая нырнет на морскую глубину, чтобы спасти меня. Однако, как только мои ноги оказываются на пирсе, Нестеров тут же отпускает мою руку.

— Марк, — понимая, что это последний шанс объясниться перед тем, как мы расстанемся, я хватаю его пальцы снова. — Выслушай меня, пожалуйста. Возможно, я и правда виновата, но очень сожалею о том, что все так получилось! Я понимаю и признаю свою ошибку. Если бы только я могла вернуть все назад…

Но Нестеров не собирается дожидаться окончания моего повинного монолога. Он уверенно идет дальше, широкими шагами меряя просоленные морской водой доски пирса. Его рука выскальзывает из моих пальцев, когда он безэмоционально и холодно бросает, не оборачиваясь:

— Я тоже хотел бы вернуть все назад. И в тот день, когда Лера попросила меня подъехать к тебе, чтобы помочь, сказаться занятым.

Эта фраза заставляет меня сбиться с шага. Хочется зажмуриться от той боли, которую она причиняет, хоть я и понимаю, почему он это говорит. Марк хочет ранить меня так же, как я ранила его самого. Только от этого не легче.

— Мы договорились, что Ник возьмет машину Леры, чтобы поехать первым и собрать свои вещи. По пути он закинет тебя домой. А ее я отвезу сам, — холодно продолжает Нестеров, шагая впереди.

— Лучше такси вызову, — бурчу я, пока плетусь следом

— Не советовал бы, иначе придется идти пешком на контрольно-пропускной пункт, потому что такси сюда не пропустят.

Его будто бы совершенно не трогают мои проблемы, и я понимаю, что Марк помог мне не потому, что простил или остыл, а из дежурной вежливости. Для него такое поведение — просто норма, что бы он ко мне ни чувствовал. Он сопровождает меня до Леркиного Гелендвагена и из той же вежливости открывает дверь, вручает мою сумку. Молча сажусь на переднее пассажирское сиденье, хотя, зная, что придется ехать с Никитой, предпочла бы ехать сзади, бросаю вещи в ноги и поднимаю на Нестерова глаза.

Еще сегодня утром мы могли понимать друг друга без слов, по касаниям, улыбкам, взглядам. Я могла бы многое ему сказать, если бы Марк готов был выслушать, но вместо этого просто смотрю и молчу, потому что он, кажется, умышленно потерял этот полезный навык. И все же, перед тем как захлопнуть дверцу, Нестеров замирает всего на мгновение, словно хочет что-то сказать, но тоже не говорит ни слова. В груди печет до боли, а в глазах щиплет, когда провожаю его удаляющийся силуэт, но я стискиваю кулаки — нельзя позволить себе расплакаться.

Отворачиваюсь, пытаясь отвлечься на телефон, мотая ленту соцсетей туда-сюда. Она пестрит чужими, вылизанными до блеска фото, но ни одно из них не привлекает внимания, потому что мое внимание не там. Оно здесь, где совсем рядом Нестеров грузит в машину вещи, а мне ни в коем случае нельзя на него смотреть, чтобы не позволить невыплаканным слезам политься из глаз.

Минут через пятнадцать Сахаров садится за руль Гелендвагена. Настраивает под себя водительское кресло. Вижу, что он подавлен, но мне совсем не жаль его. Из-за его глупости разрушены не только его собственные отношения с Дубининой, но и мои с Марком.

— Лера меня бросила, — сообщает он, заводя машину и регулируя кондиционер.

Машина трогается с места и черный Лэнд Крузер Нестерова выезжает вперед. Чтобы на него не смотреть, отворачиваюсь к окну, глядя как за ним мелькают невысокие ёлочки, высаженные в аккуратный ряд.

— Ты заслужил, — отвечаю Сахарову, не удержавшись, но он тут же колет ответной шпилькой:

— Мы оба заслужили.

И всё же, я прекрасно помню его лишенную благородства попытку свалить всё на меня. В голову тут же приходит мысль, что Марк никогда бы так не поступил. Черт, да он бы вообще в