— Дай мне свою силу, — сказал он, простирая руки к деревьям. — Одолжи на одну только ночь.

Кто просит? — ответил на это Даракион ста шелестящими голосами. Звук, шедший то ли от самих деревьев, то ли из промежутков между стволами, оледенил кровь Ахея. Голос сухой листвы, тени умерших… пятьсот лет прошло.

Кто готов почерпнуть из того, что нами накоплено? — вопрошал Даракион. Стало так холодно, что дыхание превращалось в пар. Гордость того, кто только что держал в ладони весь мир, осыпалась с Ахея подобно осенним листьям.

— Я Ахей, ясновидец…

Ш-ш-ш! Ты всего лишь неофит. Как ты намерен убедить нас одолжить тебе свою силу?

Он не нашелся с ответом, и лес спросил:

Чем ты можешь спастись от нас?

— У меня есть дар ясновидения… — начал он снова.

В ответ раздался смех, еще хуже голоса.

Никто по тебе не заплачет. Ты листок, упавший далеко от нашего древа.

Ахей дрожал от холода и от страха. Он по-прежнему простирал руки, но таившаяся во мраке сила, огромная и чуждая, не давалась ему… с тем же успехом он мог бы отдавать приказания солнцу.

Ты думаешь, что отмеченный знаком все еще способен тебя защитить? Тебя, пробудившего нас ото сна и пришедшего в наши недра?

— Нет-нет, — пропищал Ахей. — Я всего лишь хотел найти…

Ты думал, что твоя жертва насытит нас, маленький неофит?

— Осоиды… да, это жертва для вас.

Сухой, трескучий смех послышался снова.

А те двое рабов, что мечутся в наших пределах, пытаясь выйти — они тоже наши?

Искушение было сильным. Купить милость Даракиона кровью Стенвольда и Тото, жукана и полукровки… Если бы речь зашла об одном Тото, этом ходячем недоразумении, но Стенвольд — ее родня. Более того, он один способен управлять мантидом, который уж точно узнает…

— Нет, — выдавил Ахей, — не ваши.

Новый раскат смеха.

Как будто ты способен остановить нас. Чем ты заплатишь за их жизнь, маленький неофит? И о чем ты нас просишь?

От такой перемены у Ахея свело живот.

— Я хотел бы только… найти ее. — Жалкая просьба, по что поделаешь.

Посмотрим.

Тени между деревьями переместились, и что-то, шипя наподобие кислоты, прожгло его лоб. Ахей, не в силах даже крикнуть, повалился навзничь в параличе.

Миг спустя все прошло. Он, дрожа и задыхаясь, лежал на боку среди змеистых даракионских корней.

Несчастный, сказал призрачный голос. Ты даже себе не хочешь признаться, по какой причине ищешь то, что ищешь. Но мы видели, каких страданий будет стоить тебе избранный тобою путь. Ты не можешь требовать, чтобы мы дали тебе свою силу.

Ахей свернулся в комок, ожидая смертельного удара.

Однако мы видели и другое, маленький неофит. Тени сделались четче, но он по-прежнему не хотел к ним приглядываться. В тебе есть мужество, которое мы ценили всегда.

В этом последнем слове было заключено многое: чувство давней потери и скорбное сознание, что былые дни прошли безвозвратно. Когда-то здесь жили мантиды, вспомнил Ахей… и нельзя сказать, что они отсюда ушли.

Требовать ты не можешь, но просьбу твою мы исполним. Помни, что отныне ты наш должник.

Ахей хотел сказать, что ему не нужны их подарки, но опоздал. Он просил, и его просьба была удовлетворена.

Жгучий холод переместился из черепа в грудь, въедаясь все глубже.

У Ахея вырвался крик — но кричал не он, а наполнившая его властная сила.

Чируэлл!

Чи казалось, что на лоб ей легла чья-то ледяная рука. Она пыталась проснуться, но сеть вроде паучьей паутины удерживала ее между сном и явью.

Чируэлл! — звал голос, чем-то знакомый ей, и шепчущий хор, служивший сопровождением, повторял ее имя.

— Что это? Кто это? — Чи знала, что безмолвствует, и все же произносила эти слова.

Слушай меня. Ты должна услышать. Откуда же ей все-таки знаком этот голос?

— Я слышу тебя.

Не бойся, Чируэлл. Я хочу освободить тебя, расплатиться со своим долгом.

— Не понимаю… — Ревущий вал уносил ее куда-то в кромешной тьме вне пространства и времени.

Скажи мне, где ты находишься, Чируэлл, требовал голос — вернее сказать, голоса. Я должен найти тебя.

Чи, цепляясь за проблески сознания, всплывала наверх, к миру яви, где ничего такого случиться не может.

— Меня везут в Минну.

И тут, на краю пробуждения, Чи вспомнила, кому принадлежит этот голос.

— Ахей! — вскричала она и проснулась от звука своего голоса. Рядом сидел, поджав ноги, Сальма — он, видимо, тоже проснулся в этот самый момент. Скованное Горе лежала, приподнявшись на локте, широко распахнув белые глаза.

— Ночной брат… — тихо сказала она.

— Чи, ты в порядке?

— Не знаю… — Она тяжело дышала, как после бега. — А что стряслось?

— Что-то здесь побывало, — уверенно сказал Сальма.

— Что? И почему она… почему ты так говоришь?

Чи обращалась к Скованному Горю, но та молчала.

— Я почувствовала… Сальма, да скажи же, в чем дело!

— Не могу. Я мало что знаю, и ты мне все равно не поверишь.

— Ты хочешь сказать, что это был просто сон?

— Вот именно, — с привычной улыбкой ответил Сальма.

— К тебе прикоснулась тьма, — взволнованно сказала Скованное Горе. Днем она говорила мало и только держалась за руку Сальмы, которую он ей протянул.

— Да нет же, мне это приснилось, — заспорила Чи. Ей хотелось верить, что это вправду был сон… непонятно только, хороший или плохой.

— А ну, тихо там! — гаркнул один из двух солдат Тальрика, постучав в крышку люка. — Вот разбудите капитана, будете знать!

Чи наморщила лоб.

— Почему капитан спит днем?

— Днем? — удивился Сальма.

— Светло ведь.

— Нет, Чи. Темно.

Чи недоверчиво уставилась на него. Она так ясно видела и Сальму, и Горе, и голые стены трюма. Вот только свет был какой-то странный, вроде лунного, и не показывал красок. Даже переменчивая кожа и волосы Горя казались в нем скопищем серых пятен.

Сальма показал на вентиляционные щели в стене: там было еще темнее, чем вечером, когда они легли спать.

— Сальма, — медленно проговорила Чи, — я, кажется, обрела Наследие Предков. Или это оно меня обрело. А у тебя как было? Как ты понял впервые, что…