Во Франции складывается очень похожая ситуация. С 1860-х годов возникает «новый спрос на проституток» как следствие «увеличения числа и в особенности обогащения тех социальных категорий мужчин, что принадлежат к классу буржуазии»[326]. Доктор Вильям Эктон, изучавший положение дел в Англии, считает, что ситуация в обеих странах весьма схожа. Он порицает посещение публичных женщин с нравственной точки зрения, но активно участвует в разработке «Актов о заразных болезнях», вышедших в 1864, 1866 и 1869 годах. В соответствии с этими актами в зонах, где много солдат и моряков, девушки легкого поведения подвергаются регулярному медицинскому осмотру и в случае заражения венерической болезнью должны немедленно сообщить об этом. Расходы по лечению берет на себя государство[327].

Официальная позиция, занятая английскими и французскими властями, представляет своего рода «цивилизованную мораль», опирающуюся на два столпа: сохранение тайны и двойной мужской стандарт[328]. Апогей развития такой морали наступает в 1850–1860-е годы. В Париже и Лондоне проституция заявляет о себе открыто, несмотря на возрастающее возмущение и проекты искоренения этого зла. Во Франции 1876–1879 годов образы проституток заполняют литературные произведения. Бордели и дома свиданий дают обильную жатву для Жориса Карла Гюисманса, Эдмона де Гонкура, Эмиля Золя и Ги де Мопассана. «Марта», «Девушка Элиза», «Нана», «Конец Люси Пелегрен», «Пышка» появляются почти одновременно, а граф Доссонвиль публикует в «Ревю де монд» статьи о разврате и пороке. В этом можно увидеть политическую победу над цензурой, характерную для времени укрепления республики[329]. Вместе с тем речь идет и об утверждении двойного мужского стандарта, провозглашенного более открыто, чем при Второй Империи. Волна захлестывает всю Европу. В 1886 году немецкий психиатр Ричард фон Крафт-Эбинг (1840–1902) опубликовал работу «Сексуальная психопатия». Это произведение прославилось как первый опыт систематизации сексуальных расстройств. Кроме того, автор утверждает, что «мужчина может найти удовлетворение сексуальному желанию повсюду» (ясный намек на проституцию), а женщина «привязана к единственному мужчине», особенно в высших классах общества. Крафт-Эбинг к тому же поясняет, что «для мужчины любовь почти всегда представляет лишь эпизод, после которого он обращается к многочисленным занятиям и интересам, в то время как для женщины это основа жизни»[330].

Нельзя считать такое гендерное разделение типично британским явлением[331]. Оно появилось во всей западной цивилизации и воплотилось в жизнь среднего класса XIX века. На смену концепции греха приходит светская мораль; она не менее строга и опирается как на законодательство, так и на медицинские авторитеты. Все они прежде всего подчеркивают особые права мужчины-самца, в его интересах отделяя наслаждение от продолжения рода. Принципиальное отличие от христианских мыслителей предшествующих веков состоит в том, что женщины делятся на два сорта — плохих и хороших, в то время как раньше во всех без исключения женщинах видели грешную природу, одновременно ангела и демона. Можно ли говорить, что так проявляется всего-навсего адаптация патриархального общества к новым социальным, экономическим и религиозным условиям? Лучше зададимся вопросом, почему и как эта концепция распространилась в других слоях общества.

Можно считать, что она приобрела наибольший масштаб к середине XIX века, когда буржуазия триумфально утвердила свои позиции в политике и экономике Европы. Моральные устои одной социальной группы превратились, таким образом, в устои господствующего класса. Они опирались на медицинские знания, популярность которых неуклонно возрастала, и становились все привлекательнее для остальных слоев населения. Новая мораль базировалась на двойственном посыле, и это тоже предопределило ее успех. С одной стороны, она формировала образ сексуальности как священного и прекрасного чувства в рамках законного брака. Но, с другой стороны, сексуальность могла быть грязной, тошнотворной, опасной. Такая сексуальность влекла человека к недостойным излишествам, мастурбации, адюльтеру, который уничижительно именовался в Англии «преступным общением», а также к проституции. И развратники, и люди благонравные могли найти здесь что-то им свойственное. Это касалось и низших классов, прекрасно осознающих опасности порочной любви и венерических болезней. В то время Фрейд еще не углубился в темные закоулки подсознания, и казалось, что разделение женщин на две группы — чистых и сбившихся с пути, мамочек и шлюх — позволяет понять свойства этого пола. Это придавало мужчинам чувство уверенности в себе. Кроме того, такое разделение продолжало христианскую традицию, где Дева Мария, символ чистоты, противопоставлялась искусительнице Еве.

Краеугольным камнем концепции в целом была идея главенства над слабым полом, простиравшаяся во всех направлениях. Стыдливая идеальная супруга, прекрасная мать, почти святая, обеспечивает отдых усталому и измученному воину-капиталисту. Она сидит у домашнего очага, ей не нужны преступные страсти, и лишь изредка, очень умеренно, она вместе с ним предается плотским утехам. Мыслители того времени наряду с медиками все чаще изображали добродетельную женщину как существо без самостоятельных плотских желаний и потребностей[332]. Любящая, верная, всегда готовая услужить супруга — ни один мужчина прошлых веков и мечтать не смел о таком подарке! Добродетельной супруге пункт за пунктом противопоставляется похотливая шлюха. В ней собраны воедино все те пороки, что некогда приписывались женскому полу в целом. Она — прогнившее существо с порочным запахом, от нее буквально исходит нехороший дух. Она что-то вроде сточной канавы, так как служит для избавления общественного тела от избытка семенной жидкости, который мог бы привести к его загниванию. Доктор Фьо, например, говорит о «семенных стоках». Некоторые ученые XIX века, такие как Александр Паран-Дюшатле, иногда сравнивают проституток с «трупной плотью»[333]. Зловоние, гниение, разложение — все это характерные черты дьявола, как его изображали в XVI–XVII веках[334]. Вонь, исходящая от шлюхи, вызывает в сознании весь арсенал старинных представлений и усиливает экзистенциальный ужас перед смертью. Итак, шлюха видится в исключительно негативном свете, хотя многие современники вынуждены с презрением признать, что она приносит немалую пользу обществу. Так проявляется, причем невероятно четко, существенная черта западной культуры: отношение к сексуальности как к чему-то патологическому. Проститутка становится удобным козлом отпущения, поскольку отныне на ней лежит весь груз первородного греха. Тем самым она освобождает свою добродетельную буржуазную сестру от бремени мужского желания. Проститутка не лишает желание оттенка запретности, но дает возможность его насытить и сама удовлетворяет собственные желания. Однако в любом случае она остается существом подчиненным, составляет самую презираемую, хотя и самую желанную часть женского населения; кроме того, она продается на рынке и имеет свою цену.