– Я надеюсь, что он уважит желание труппы не ударить в грязь лицом перед падишахом. – Тобин расправил плечи.

– Он сочтет, что вы скулите, ноете и пытаетесь сделать по-своему. И если повезет, пошлет меня к чертовой матери. А если не повезет, то велит выметаться отсюда.

– Я не…

– Послушай, – перебил я. – Мне и самому ясно, что с нами обошлись паскудно. И я знаю, что вам это не по душе. Я иду к Хирону прямо сейчас и, насколько понимаю, могу попросить об одном из двух: либо о дополнительном времени, либо о новой пьесе. С учетом того, что до выступления остались считаные дни, мне не кажется, что будет правильнее просить о совершенно новой вещи, которая может быть даже хуже, или потребует времени на разбор, или то и другое.

Горе Тобина достигло поистине эпического размаха. Я понимал, почему он пошел на сцену.

– Итак, ты говоришь, что даже не попытаешься?

– Я говорю, что добьюсь чего сумею, но не собираюсь просить невозможного.

Тобин развел пары, исполнился мрачности и приготовился спорить дальше, но между нами проворно встал Езак. Я с невольным удовлетворением отметил, что посох обозначился перед физиономией Тобина.

– Тогда мы ограничимся тем, что получится, – проговорил Езак, пристально глядя на брата. – И будем благодарны за это.

Тобин еще немного поворчал, после чего потопал обратно к гостинице. Езак повернулся ко мне.

– Прости за подножку, но Тобин так хотел с тобой поговорить, что стал невыносим.

– Понимаю, – кивнул я.

– Отлично. – Он оглянулся на остальных актеров с посохами. – Что ж, в таком случае я…

– Езак?

– Да?

– «Понимаю» не означает «прощаю». Ты же знаешь это?

– Но…

– Пока обошлось. – Я поднял палец. – Попробуй еще раз полезть на меня с деревяшкой или чем-то другим, и к концу беседы тебе захочется уже не понимания. Ясно?

– Я понял. – Губы Езака сжались в тонкую плотную линию.

– Хорошо. Позаботься, чтобы и твой кузен осознал. Условия известны: я ваш патрон, но у меня есть и другие дела в Эль-Куаддисе, которые важнее вашей пьесы. Поверь, я не шучу, когда говорю, что вашим интересам не след пересекаться с моими.

– Я не забуду.

Повернувшись, я двинулся прочь, а он остался в сгущавшихся сумерках. Направляясь к выходу из квартала, я услышал позади перестук дерева о дерево. Он звучал быстрее и ожесточеннее, чем прежде.

Едва я очутился за воротами квартала, как до меня дошло, что если я и запоминал маршрут, пока мы шли из падишаховых угодий, то ход обратный, да в незнакомый город и с недосыпа, когда на тебя посматривают, а то и откровенно тормозят на предмет патронажного жетона, – дело совсем иного толка. Через пятнадцать минут и после трех ошибочных поворотов я сдался и бросил пару медных суппов оборванцу лет четырнадцати, который, похоже, был на пороге превращения в туга.

Дневные толпы почти рассосались, но я знал, что стоит жаре покинуть улицы, как базары, парки и питейные заведения наполнятся вновь. Сейчас джанийцы пили кофе или принимали ванну, расслабляясь и готовясь ко второму выходу в город. С первыми звездами начнутся поздние обеды, за которыми последуют встречи и любовные свидания. Ритм жизни Эль-Куаддиса совпадал с моим личным, по крайней мере частично, – это я находил приятным и досадным одновременно.

Мы шли кружным путем, особенно после того, как я отказался «срезать углы» вопреки настояниям оборванца. Может, вышло бы и скорее, но с тем же успехом мне могли затолкать кляп, связать и умыкнуть в глухие катакомбы. Илдрекканская шпана не брезговала сделками с разными бандами, и я сомневался, что здесь было иначе. Какими бы ни были его намерения, после четвертого отказа мой проводник прекратил навязывать обходные пути.

Дорога стала шире, народу было раз-два и обчелся, но я невольно заметил, что собирал больше косых взглядов, чем обычно. Я спросил у оборванца, в чем дело.

– Ты имперец, – ответил он просто.

– Ваши люди настолько нас ненавидят?

– Ненавидят? – глянул он. – Это не ненависть, а жадность. Не будь на тебе этой штуковины, – показал он, – ты стал бы законной добычей для любого, кто сумел бы тебя задержать или натравить стражу.

Я опустил глаза и сообразил, что он указывал не на рапиру и нож, а на латунный ромб, который висел на шее, – знак визирева покровительства.

– Прямо так и высматривают? – удивился я.

Мне казалось, что дело ограничится задержкой в воротах меж городскими кольцами или спросит случайный торговец да еще местный Крушак – лишь потому, что могли, но чтобы его выглядывали прохожие Светляки?

– Какова же награда за такого, как я, но без жетона?

– Не будь у тебя его и приведи я к тебе зеленых жакетов, катался бы как сыр в масле месяц, а то и больше, – улыбнулся оборванец.

Я осторожно проверил цепочку на прочность. Оборванец осклабился еще шире и зашагал вперед.

Когда мы достигли падишахских владений, пала черная ночь, но это не замечалось из-за множества факелов и фонарей впереди.

Огромные железные ворота, разукрашенные финифтью, перекрывали проем, который был больше всей гостиницы «Тень Ангела» с конюшнями заодно. С обеих сторон высились витые башенки, покрытые замысловатой резьбой. В пространство перед воротами выдавалось массивное наземное полукольцо из расцвеченного глазурованного кирпича, и красочные фрагменты складывались в изображение огромной птицы феникс – символа падишахского хозяйства. Блистательная стража в шелковых мундирах и тюрбанах с длинными перьями патрулировала ворота и башни, и факельный свет одинаково отражался от травленных кислотой наконечников копий и самоцветов в тюрбанных брошах.

Я избавился от оборванца, дав ему еще монету, и подошел к воротам. Скучавший начальник стражи – по крайней мере, я принял его за главного по серебряному кушаку и опалу с палец величиной в брошке – неспешно приблизился и изучил меня из-за расписного железного колибри.

– Я прибыл к секретарю Хирону.

– Поэт? – спросил он, оценив мой медальон.

– Актерская труппа.

Начальник указал подбородком через плечо:

– Кроме поэтов, все подопечные визиря идут через Собачьи ворота на западной стороне имения.

Мы, разумеется, находились на стороне восточной.

Он собрался уйти.

– Что, если бы я назвался поэтом? – спросил я.

Он повернулся, имея вид смиренный.

– Тогда я попросил бы тебя доказать это и что-нибудь сочинить прямо здесь. – Он взглянул на ворота. – Что-то об этом изображении. Замысловатое.

– А если бы мой стих не оправдал твоих ожиданий?

– Мы каждое утро смываем кровь с кирпичей.