Следующие два дня я провела во тьме и страхе. Исступленно трудилась, пытаясь как-то отвлечься. На вторую ночь произошло то, чего я, не признаваясь себе в этом, все время ожидала. Было за полночь, я ложилась спать, и вдруг они – сама не знаю как – очутились уже внутри нашего дома. Сиамак бросился ко мне, кто-то подтолкнул ко мне Масуда – он отчаянно кричал, – солдат наставил винтовку, мы все трое прижались друг к другу на кровати в спальне. Сколько их было, не сосчитала, они заполонили весь дом, они хватали все, до чего могли дотянуться, и швыряли на пол. Снизу донесся перепуганный возглас Биби, и мне стало еще страшнее. Солдаты выворачивали на пол содержимое всех ящиков и шкафов, разорили полки и кладовую, перевернули чемодан, они потрошили ножами простыни, матрасы и подушки. Я не знала, чего они ищут, но пыталась себя уговорить: обыск – хороший знак, Хамид жив, он на свободе, потому-то солдаты и ворвались к нам… Или его схватили, а все эти книги, документы и письма послужат уликами… И кто выдал наш адрес?

Все эти мысли и тысячи других, смутных, неуловимых, проносились в моем уме. Масуд прижимался ко мне, пугливо оглядываясь на солдат, Сиамак тихо сидел рядом. Я взяла его за руку – рука была холодная и слегка дрожала. Я заглянула сыну в лицо: он весь обратился в зрение, он подмечал каждое движение солдат. На этом лице я заметила не страх, а иное чувство, и меня пробрала дрожь. Никогда не забуду, как в глазах девятилетнего мальчика пылали гнев и ненависть. Я вспомнила о Биби – я больше не слышала ее голоса. Что с ней? Я даже подумала: а вдруг она умерла? Солдаты согнали нас с кровати. Они разодрали матрас, а потом снова велели нам сесть на постель и оставаться там.

Солнце успело взойти, прежде чем они покинули наш дом, унося документы, бумаги и книги. Масуд за полчаса до того уснул, но Сиамак держался, бледный, не издав ни звука. Не сразу я собралась с духом даже для того, чтобы слезть с кровати. Мне все казалось: кто-то из солдат остался в доме, притаился и подглядывает за нами. Я прошлась по комнатам. Сиамак неотступно следовал за мной. Я открыла дверь, выглянула – никого. Я сбежала по ступенькам на первый этаж. Биби лежала, распростершись поперек кровати. Боже, подумала я, она действительно умерла. Но подойдя, я услышала, как она хрипит, пытаясь вздохнуть. Я приподняла ее, подоткнула несколько подушек, налила воды и попыталась влить ей в рот хотя бы глоток. Скрывать что-либо от родителей не было нужды. Не оставалось тайн, нечего больше хранить. Я взяла трубку и позвонила отцу Хамида. Он постарался говорить спокойно, и я поняла, что эта весть не стала для него такой уж внезапной – чего-то в таком роде он и ожидал.

Я обошла дом. Страшный беспорядок, никогда мне не разложить все как было. Мой дом уничтожен. Словно разоренная страна, которую даже враг оставил. И что мне теперь делать? Сидеть и ждать, пока опубликуют список потерь?

В комнатах Биби после обыска были навалены такие кучи хлама – я даже удивилась, где и как она размещала столько никому не нужных вещей. Старые шторы, вышитые вручную скатерти с пятнами, которые не отошли после многократных стирок, обрывки красивых обивочных тканей, большие и малые остатки материала от нарядов, которые были сшиты, выношены и выброшены много лет назад, гнутые пожелтевшие вилки, надтреснутые и вовсе разбитые тарелки, блюда, дожидающиеся того человека, кто клеит фарфор – но склейщик не приходил более… Зачем, зачем Биби все это хранила? Какую часть своей жизнь надеялась удержать в этих ненужных вещах?

И в погребе такой же хаос: сломанные столы и стулья, в грязи разбросаны пустые бутылки из-под молока и лимонада, из распоротых мешков высыпался холмиками рис…

Родители Хамида вошли в дом и огляделись, словно не веря своим глазам. При виде такого разгрома мать Хамида вскрикнула и залилась слезами. Она повторяла все громче, это был уже вопль: “Что сталось с моим сыном? Где мой Хамид?”

Я смотрела на нее в изумлении. Надо же, она плачет, а я замерзла, закаменела, как лед в лютую зиму. Собственный разум не повиновался мне. Так и не сумел осмыслить масштабы бедствия.

Отец Хамида поспешно вынес Биби, уложил ее в машину и позвал жену. У меня не было ни душевных сил, ни энергии помочь им или ответить на вопросы. Опустошенность. Понятно было одно: на месте не сидится, вот я и пустилась бродить из комнаты в комнату. Не знаю, надолго ли отлучился отец Хамида, в котором часу вернулся. Он подхватил Сиамака на руки и заплакал. Я все с тем же равнодушием взирала на него. Они оба – за сотни километров от меня.

Дикие вопли насмерть перепуганного ребенка вырвали меня из забвения. Я бросилась наверх, схватила Масуда. Он был весь в поту, его била сильная дрожь.

– Все хорошо, сынок, – сказала я ему. – Не бойся. Все обойдется.

– Собирайте вещи, – сказал отец Хамида. – Поживете у нас.

– Спасибо, нет, – ответила я. – Тут мне лучше.

– Здесь нельзя оставаться. Это небезопасно.

– Я останусь здесь. Хамид попытается связаться со мной. Может быть, я буду ему нужна.

Он покачал головой и повторил:

– Нет, дорогая. Не стоит. Собирай вещи. Если тебе спокойнее у родителей, я отвезу тебя к ним. Боюсь, и наш дом теперь – не самое надежное убежище.

Я поняла, что ему что-то известно, однако не осмелилась спросить. Не хотела знать. В разгроме я как-то ухитрилась отыскать большую дорожную сумку. Я похватала все вещички детей, какие оказались на виду, и бросила их в сумку, а затем собрала кое-что и для себя. Сил, чтобы переодеться, не хватило: я закуталась в чадру поверх ночной рубашки и спустилась вместе с мальчиками по лестнице. Отец Хамида запер за нами дверь.

За весь путь в машине я не сказала ни слова. Отец Хамида болтал с мальчиками, пытался их как-то развлечь. Как только мы подъехали к дому моих родителей, мальчики выскочили из машины и кинулись в дом. Только в этот момент я увидела, что они тоже оставались в пижамах. Такие маленькие и беззащитные.

– Послушай, моя хорошая, – заговорил отец Хамида. – Я понимаю, ты в ужасе, это было страшное потрясение, но надо быть сильной, надо глядеть фактам в лицо. Сколько можно сидеть вот так, молча, словно ты и не с нами, а где-то в своем мире? Ты нужна детям. Позаботься о них.

И наконец хлынули слезы. Рыдая, я все же выговорила тот вопрос:

– Что с Хамидом?

Его отец уткнулся лбом в руль и не отвечал.

– Он мертв! Да? Его убили вместе со всеми! Да?

– Нет, моя хорошая. Он жив. Больше нам ничего не известно.

– Вы получили от него весточку? Расскажите мне! Клянусь, я никому не скажу. Он прячется в типографии? Да?

– Нет. Типографию обыскали два дня назад. Все там вверх дном перевернули.

– Почему вы мне ничего не сказали? Хамид был там?

– Почти… рядом.

– И?

– Он арестован.

– Нет!

На несколько минут я онемела. Потом у меня само собой вырвалось:

– Значит, он все равно что мертв. Ареста он боялся больше смерти.