успокаивая, провел рукой по густым черным волосам. Маломуж заплакал.

– У него там семья оставалась, – перевел неразборчивую речь анта Лют-Василиус. – Жена и двое сыновей. Говорит, что не хочет больше жить.

– Ант нам живой нужен, – как всегда вслух подумал Константин Германик. – Пусть Овдий зайдет в городище, разведает, что да как.

Франк понуро кивнул. Даже он понял, что убийство римского офицера трибун не простил. Если в сожженном городище – засада, ему не уцелеть. Палач не понадобится.

Ох, как длинна и неумолима рука Империи!

Поняли это и солдаты, молча провожавшие гребца в разведку, которая вполне могла стать последней в его жизни.

Овдий высадился с лодии, замершей на расстоянии полета стрелы от сожженного городища и по грудь в воде, держа над головой франциску, побрел к берегу. Выйдя на каменистую неровную сушу, не таясь, направился к дороге, ведущей от Гипаниса к возвышенности, где когда-то обосновались анты.

– Если бы готы хотели его застрелить, давно сделали это, – не выдержал всегда немногословный Тирас.

– Переживаешь за напарника? Успели подружиться в разведке? – не озираясь, осведомился трибун. – Или ты хотел, чтобы я тебя на смерть послал?

– Хватит одного трупа! – пробормотал фракиец.

Константин Германик мельком посмотрел на ветерана:

– Еще разрыдайся, как этот медведь-ант! Кому-кому, а нам с тобой не привыкать. И – обращайся по форме! Как положено в армии! Услышал, боец?!

– Повинуюсь, трибун! – вздохнул фракиец и по обычаю варваров на службе Империи резко выбросил вверх правую руку.

Было видно, как Овдий подошел к сгоревшим воротам, что-то долго за ними высматривал. Потом скрылся в городище, над которым кое-где еще поднимался в голубое небо белесый дымок, будто опоздавшие души спешили нагнать своих.

Ждали долго. Трибун уже решил отдавать приказ на отплытие, но тут из развалин черных ворот показался франк. Свой топор Овдий нес на плечах, положив на него руки.

Шел неторопливо, больше напоминая утомленного жнеца, возвращающегося с далекого поля. Идиллическая картинка свидетельствовала о том, что опасности нет.

Все молчали, слышалось только всхлипывание Маломужа, который, ни на что не реагируя, лежал на дне лодии. На всякий случай Германик приказал трем гребцам, умевшим плавать, следить за антом и не допустить греха самоубийства.

Наконец разведчик дошел до реки.

– Никого! – крикнул издалека. – Одни мертвяки.

– Поднимайся на корабль и доложи подробнее, – гаркнул трибун в ответ.

Франк зашел в воду, сначала по колени, потом по пояс, и тут все: кто с удивлением, кто с испугом, но заметили, что он широко улыбается.

– Умом помутился? – предположил Эллий Аттик. – Такое увидеть…

Фракиец Тирас недоверчиво хмыкнул:

– Он и не такое в жизни видел. Сейчас узнаем, чего радуется. Неужели покойники винцом угостили?

Закрепив франциску за спиной, Овдий поплыл и наконец перевалился через борт лодии.

– Трибун, разреши обратиться!

– Разрешаю, солдат, – нетерпеливо ответил Константин Германик. – Доложи, что видел.

– Мертвяки, командир, – пояснил разведчик. – Но что странно: только старики и дети. Несколько зарубленных подростков, но те, видно, сражались – рядом с телами самодельные копья лежат.

– Кто поработал? – хмуро осведомился трибун. – Сарматы?

– Готы. – Франк достал из мешочка, скрытого внизу широких штанов, наконечники для стрел, протянул командиру.

Едва взглянув, тот с отвращением сплюнул. Все наконечники были помечены греческой литерой «Δ».

– Подобны тем, какие мы взяли у побитых хуннов, – озадаченно сказал фракиец Тирас.

– Судя по всему, у них – один поставщик, – с негодованием заявил Германик. – Главный кузнец Ольвии, недобитый дак по имени Дурас.

– Трибун, позволь продолжить. Это еще не все, что я видел, – продолжил Овдий и вдруг снова заулыбался. – Тебя в городище ждет…

– Кто?! Покойник?

– Командир, тебя призвал к себе местный колдун. Он – единственный, кто уцелел.

– Да ты в своем уме, германец? Откуда он про меня узнал? Ты разболтал?!

– Нет, конечно. Когда в одной из антских хибар подо мной зашевелилась земля, я подумал, что сейчас умру от страха. Не покойников испугался, пусть и прожаренных до черноты, но улкерса – карлика, который норовит подбросить своего усопшего собрата в могилу для людей. Надеется, что мертвый карлик попадет с людскими душами на небо, а не будет и после смерти горевать под землей.

Трибун принюхался к франку. От того несло трупным смрадом, ничем больше.

Овдий еще шире заулыбался:

– Я не пьян. Не до того. Когда из подпола вылез седой старик, ростом с десятилетнего мальчишку, я просто онемел от ужаса. Кожа на его лице была абсолютно желтая, с коричневыми пятнами, брови густые, белые, борода до пояса. Молча мне говорит: «Иди на большую лодку да передай римлянину, у которого красный хвост на шапке, пусть ко мне придет».

– Как это «молча говорит»? – высунулся из-за спины Константина Германика любопытный Эллий Аттик. – К тому же ты антского не знаешь!

– Не знаю, – сознался франк. – У меня в голове фраза прозвучала сама собой. Про римлянина и красный хвост. Я так понимаю, что дед этот – антский колдун.

– Волхв, – уточнил Лют-Василиус. – В этих местах колдунов называют волхвами.

– Пусть волхв, – пожал плечами разведчик, – мне оно без разницы. Я туда больше ни шагу, лучше сразу убейте.

Овдий опять заулыбался.

– Вина ему, – приказал трибун. – И побольше. Проспится, все забудет. Кто со мной на пепелище?

– Зачем оно тебе? – искренне удивился Лют-Василиус. – Судя по всему, там один безумный старик, что он может рассказать? Хотя…

Бывший пират понял трибуна. Разведка удалась лишь отчасти. Засады нет, это – хорошо. Но где ее ждать – неизвестно. Это – плохо. А странный варвар, угадавший, что на Гипанисе стоит большая лодка с римлянином, может быть хоть в чем-то полезен.

– Я пойду, трибун.

Унылое и одновременно жуткое зрелище разоренного и сожженного дотла людского жилища вызывало только одно желание: быстрее отсюда убраться. Спустя несколько дней после штурма трупы людей начали разлагаться, от невыносимой вони спасала только плотная мокрая ткань, которую Германик и Лют, опытные бойцы, прихватили с собой.

– Теперь понимаю, как полсотни готов взяли укрепление, – глухо молвил бывший пират, склонившись над полуобгоревшими останками подростка с двумя стрелами в голове. – Лучники просто посбивали их со стен, подавив подобие обороны.

– Странно, что стрелы не извлекли, – остановился рядом трибун. – В этих краях даже плохонькое «железо» Дураса лучше, чем костяной наконечник сармата или хунна.

«Они спешили, очень спешили».

Эти слова прозвучали в голове Константина Германика столь явственно и четко, словно их произнес кто-то над самым ухом. Он обернулся. Из пробитых ударом секиры дверей антской землянки показался белый старец. Точь-в-точь, как рассказывал франк Овдий. Ростом с мальчишку, глаза, как щелки, лицо желтое, как у больного холерой перед смертью.

Трибун даже к