из-под нашего крыла. Не могу без слез вспомнить тот прекрасный день! В обрядовом платье ты выглядела изумительно, а туфельки на твоих ножках смотрелись крыльями бабочки! Ты же помнишь, что они обошлись нам дороже, чем парадные сапоги отца и Георга, вместе взятые? О, сколько сил и забот мы вложили в тот знаменательный день! Дорогая моя, скажи же мне теперь: неужели три года твоей верности ничего не стоят?! Ты не ограненным биридом вошла в дом Мережского, осветив своим изяществом и родовитостью их скромный мужской быт, так неужели кровь твоя не взывает к справедливости? Захудалая фабрика да дом на десять комнат разве достойны моей прекрасной девочки, покорно служившей верной женой и подругою бесчувственному старику? Неужели благородное сердце твое, что полниться инкнесской кровью, не бьётся в негодовании от этой мысли?

Дитя мое! Не дай людям нечестивым и корыстным извратить твою душу! Не позволяй им чернить наше благородное имя в бессчетных попытках отвернуть лицо твое от семьи, что служила и служит твоею опорою и всегда выступает защитницей твоих истинных интересов! Вспомни, чему учили тебя с детства: Имя и Кровь — превыше всего! Девочка моя, разум твой, пребывающий после перенесенного тобою горя в смятении и нервности, бросил тело твое в объятия человека низкого и по положению, и по личным качествам (а это, как известно, вещи исключительно взаимосвязанные). Вернись же в лоно семьи, пока эта порочная связь не довела до беды! Вернись, и мы примем тебя с распростёртыми объятиями, излечим твою исстрадавшуюся душу вниманием, любовью и лаской, кои способны дать только узы благородной крови. Обуза же в виде мужа не будет нам помехою: в случае наследования тобою состояния покойного Мережского, мы сможем договориться и о признании брака недействительным, и в крайнем случае — о расторжении брака. Инкнесс Полтирский, большой папенькин друг, имеет определенное влияние в кругу людей, занимающихся подобными вопросами. Но ты сама понимаешь, что благородная кровь не осквернит себя поступком подлым и несправедливым, а потому нам необходимо доказать твою верность мужу и преданность его памяти, так что забота о его производстве должна в полной мере лечь на твои плечи, какой бы тяжёлой эта ноша тебе не казалась на сегодняшний момент.

Дочь моя, заклинаю: помни о своих благородных корнях, помни о семье, давшей тебе исключительное происхождение и высокородную фамилию, помни о людях, так много положивших на алтарь твоего счастья и процветания!

Боль в сердце моем не угаснет, пока не получу от тебя ответа, посему накажу посланнику, дабы дождался ответного письма, хоть будешь ты его писать полночи, ведь зная твою исключительную исполнительность и доброе сердце, предполагаю, что не захочешь оставлять родных в неведении и страданиях и приступишь к чернильному труду сию же секунду по прочтению моего скромного послания, полного боли и беспокойства за твое положение.

С искренним участием,

давшая тебе жизнь и благородную судьбу,

твоя мать, Мария Ляпецкая.»

Некоторое время Катя стояла, не в силах оторвать взгляд от исписанных аккуратным женским почерком страниц. Затем резко развернулась, взбежала по ступеням на второй этаж. Николай уже все собрал и скрылся в своей комнате, так что Катерина, ни на кого не отвлекаясь, прошла к своей спальне.

Михаил встретил ее взволнованным:

— Все в порядке?

Климская молча подошла к камину. Некоторое время она методично рвала письмо на мелкие клочки, скармливая их порциями вечно голодному огню. Затем развернулась к мужу.

— Да. Теперь — да.

Инкнесса шагнула вперед, но нога ее наткнулась на опрокинутый кувшин. Тот с грохотом покатился к кровати.

Ой, она совсем забыла об учиненном ею беспорядке!

Катя шагнула было к двери, но на шум в комнату уже заглянула Аглая.

— Ох! — женщина всплеснула руками. — Я сейчас уберу!

Катерина глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться.

— Не надо, — она отошла в сторону от лужи, когда-то бывшей завтраком. — Позови лучше поломойку.

— Да тут тирануть разок и все! — отмахнулась экономка. — Госпожа, я что пришла-то: там опять следователь заявился, куда его?

— Да…уже никуда, — ответила Климская, глядя на входящего в комнату Талькина. За ним протиснулся Гастин. Инкнесса схватила со стула халат, поспешно одела.

— Чем обязаны?

Юрий, ставший вдруг выглядеть гораздо старше своих лет (или как раз на них?) взял рукой в толстой перчатке осколок тарелки.

— В лабораторию?

Гастин кивнул на пол.

— Бери еще один. В чарконтроль тоже пошлем. Пусть посмотрят. Может, яд тот же.

Михаил немного насмешливо, Катя — возмущенно следили за действиями ворвавшихся в их дом людей. Аглая, сочтя себя лишней, шагнула к двери.

— Не так быстро, — Гастин взял ее за локоть. — Нам с вами предстоит беседа. Очень-очень долгая.

Катерина отмерла.

— Что вы себе позволяете?

— Не больше того, что нам дозволено по закону. Инкнесса, вам очень повезло, что вы не выпили этот бульон, поверьте мне.

Катя непонимающе нахмурилась. Михаил схватил ее за руку, потянул на себя. Катя упала ему на колени. Мужчина погладил ее по спине, успокаивая.

Экономка посмотрела на них с ненавистью и вырвала у капитана руку. Гордо выпрямилась.

— Я отпираться не буду, не бойтесь. Все расскажу. Только вины своей я ни в чем не вижу. Лена жила им, дышала им, умри Евстафий — ее сердце остановилось бы следом за его. Она и умерла, потому что хотела исполнить его мечту о втором ребенке. Все, что было, ему отдала — даже жизнь. А он? Женился! Предал ее! Изменил с бледной немощью только потому, что та — инкнесса, а ему очень уж хотелось Николая в высший свет протолкнуть. Да не просто так женился — еще одного наследника ждать стал. Я уж и так, и сяк изгалялась, и опаивала, и окуривала, что только ни делала, что б тварь эта не понесла! — в сторону Кати обвиняюще вытянули руку. — Заговаривала ему зубы, заговаривала, да не заговорила — не захотел он развестись, а ведь с его деньгами это, пожалуй, можно было устроить на раз-два! С докторами начал связываться! Тогда-то я про него все поняла: не любил он Лену по-настоящему! Потому и память ее чтить не стал, и ребенка, жизнью ее купленного, не захотел лелеять — возжелал нового! Отговаривался важностью инкнесской крови, но я-то знаю: это он обелял себя, предательство свое смыть с себя пытался. А я не дала! Отец видит, да не наказывает детей своих — а я женщина! Я Коле как мать! Я наказала!

— И Коленьке вашему подсказали, что делать? — усмехнулся Талькин. Аглая вскинула подбородок.

— Да! И горжусь этим! Я